Выставка молодежи[461]. Я побежал на эту выставку, мне необходима была именно молодежь, мои сверстники, их мышление. Я почему-то думал, что встречу, ну, конечно, не гениев, не Апостолов Нового Видения: Сезанна, Ван Гога и Гогена, но может быть, русских Марке, Оттона Фриэза, Жана Пюи, что-нибудь в этом роде, свежее, окрыляющее…
Ах! Как я любовался в Русском музее живописью Н. Тархова…[462] Веселое, честное, оптимистическое искусство! После харьковской учебы он был мне близок. Там я получил вкус к точности красочных отношений, стал презирать безопасную дорожку серо-коричневой живописи… Тархов в Русском музее показался мне самым молодым на всей территории Петербурга.
Да, я шел к молодежи с надеждой увидеть их, познакомиться.
Знакомиться оказалось не с кем. В середине зала стоял огромный холст, размером с «Гибель Помпеи», метра два на три[463]: какие-то вывороченные внутренности, требушина, глаза, вылезшие из орбит, сделанные с точностью медицинского муляжа! Название вроде «Видение Будущего»[464] или что-то в этом роде. Я позабыл фамилию этого художника, он промелькнул мимо меня, как метеор на небосклоне художественной жизни Петербурга… Более отвратительного, художественно-гадкого, какого-то тупого ремесленничества формы я ничего до тех пор не видел! Недавно мне напомнили его фамилию: Филонов. В рабочей среде существует словечко «филонить». Этот глагол обозначает: отлынивать от работы, производить впечатление, а на самом деле ничего не делать. Но художник, написавший этот холст, менее всего «филонил». Это было какое-то исступленное рукоделие, гигантский труд, одержимость графомана! В сочетании с этим трудом — какая безвкусица, какое отсутствие «чувства искусства»! Говорят, что талант есть труд… хм… хм… Не всегда!
На выставке были какие-то «мыслящие интеллигенты», они говорили друг другу:
— А что, батенька, надо призадуматься! Может быть, это и в самом деле наше будущее? Во всяком случае, это очень, очень интересно. А какой мастер! Какая точность художественной формы!
Так многие у нас и теперь принимают медицинские муляжи за «совершенство художественной формы».
Другие «молодые»[465] на той же выставке были тоже горбатенькие и староватенькие. Ни Матиссов, ни Тарховых, ни даже харьковского Грота на выставке не нашлось. Нет, знакомиться было не с кем.
<…> «Союз молодежи» уже давно стоял вехой над Петербургом, но в нем собрались все тихие люди. Школьник, позже комиссар Академии, Спандиков, рано умерший Марков…[468]Школьник был маленького роста, робкий человек, каждую свою фразу кончал вопросом: «что?», поднимая большие тяжелые веки; за эти веки прозвали его Вием, но какой он бы Вий? — сам боялся всего и, когда говорил, разводил непрестанно руками. Прижимая локти к телу, как кукла. Шума не любил, любил чистоту и аккуратность; когда управлял декоративными мастерскими, то раза три в зиму обклеивал новыми обоями стены и белил потолок в своем кабинете. Около него всегда стояло несколько корзин для мусора; никогда не мог я понять, почему он бросал одни бумажки в одну, другие в другую, тихонько сомнет бумажку, посмотрит на корзинки и бросит, потом как будто испугается и спросит: «что?» Что мог я ему ответить на это «что?». В хозяйстве Школьник был толков и исполнителен; любил дело — свои клеевые краски — и тихо вел порученное ему дело — Декоративный институт[469] до самой смерти.
Спандиков был еще тише; ничего нельзя было расслышать и понять из того, что он говорил, чего хотел; мрачны были нависшие брови и тихо смотрели голубые глаза, он курил «крутки» всегда с таким видом, как будто всегда был голоден. Так, вероятно, и было. Мне надлежало знать, чем он жил, но я не знал; картин его почти никто никогда не покупал, прикладным искусством Спандиков не занимался.
Маркова я не видел, но и он не из шумных: мечтал о Китае, о Персии и оставил три книги: «Фактура», «Искусство острова Пасхи» и «Искусство негров»[470] — нужные книги. Если бы не умер рано, — был бы среди нас первым; лучше других знал, что нужно было тогда искусству, — и видел, и понимал лучше других.
459
461
Очевидно, Милашевский имеет в виду последнюю выставку «Союза молодежи» (10 ноября 1913 года-10 января 1914 года).
462
463
В. А. Милашевский преувеличивает размеры увиденных им произведений П. Н. Филонова, сравнивая с картиной К. П. Брюллова «Последний день Помпеи» (456,5 × 651). За всю жизнь у Филонова не было средств для приобретения такого огромного холста. Самое крупноформатное его полотно «Формула вечной весны». Холст, масло. 249 × 283.
464
В каталоге выставки все экспонировавшиеся произведения Филонова не имеют названий («Картина», «Полукартина», «Картина», 6 раскрашенных рисунков, «Проект лубочной картины», «Рисунок», «Эскиз»), Отчасти проясняет ситуацию список произведений Филонова, опубликованный в каталоге выставки 1929 года. В. А. Милашевский мог видеть: «Пир королей». Холст, масло. 178 × 213; «Мужчина и женщина». Бумага, масло. 150 × 115. Возможно, в названии одного из полотен было указано общее название цикла «Ввод в Мировый Расцвет».
465
На выставке экспонировали свои произведения: Н. И. Альтман, Д.Д. и В. Д. Бурлюки, М. В. Матюшин, К. С. Малевич и др.
466
467
Фрагмент мемуаров Н. Н. Пунина «Квартира № 5» // Панорама искусств 12. М., 1989. С. 191.
468
469
В 1918 году И. С. Школьник был членом Коллегии по делам искусств ИЗО Наркомпроса, заведующим театрально-декорационной секцией. В 1920 году при секции им была организована мастерская, в 1920 году переименованная в Декоративный институт. Школьник возглавил его. В 1919 году стал профессором-руководителем декорационного класса ПГСХУМ.
470
В. И. Марков был автором книг «Искусство острова Пасхи» (1914), «Искусство негров» (1918). Его программные статьи «Свирель Китая», «Принципы творчества в пластических искусствах. Фактура» были опубликованы в сборнике «Союз молодежи», редактором которых он был.