Если здесь и можно говорить о любви, то скорее со стороны де ла Падильи, из которой та же самая легенда сделала властную и корыстную любовницу, хотя она тщетно пыталась успокоить своего вспыльчивого любовника, всегда замыкалась в молчании и уединении, неоднократно была готова постричься в монахини и умерла в смирении и раскаянии. Многочисленные похождения короля, его выставляемые напоказ связи с Хуа-ной де Кастро, Марией де Альдонсой, сестрами Коронель, таинственной Изабеллой Севильской и многими другими соперницами печалили ее, так и не излечив от нежности, которую она перенесла на своих детей.
Что касается Педро, следует напомнить, что он решил сделать де ла Падилью королевой только из-за отвращения, которое испытывал к Бланке Бурбонской; что он без колебаний приговорил к смерти Диего де Падилью, ее брата; что в официальном завещании в 1363 году, когда еще не потухли свечи на ее смертном одре, он публично одарил четырех любовниц низкого происхождения и узаконил неизвестного незаконнорожденного сына, который родился от него у кузины его фаворитки… Если бы Мария де Падилья не умерла так рано, как знать, не погибла бы она в один прекрасный день от кинжала или яда того, кого странная легенда хочет представить как непонятого влюбленного?
Другой аргумент, который приводят защитники короля Педро, напоминает о необузданном честолюбии графа Трастамарского, его постоянных изменах, двуличии, с помощью которого ему удавалось вовремя забыть обиды и предательства, о его ложной либеральности, о том, что он обратился за помощью к иностранцам. Все это противопоставляется законному праву монарха, защищающего свой трон, непримиримой принципиальности, твердости его позиции по отношению к грандам и духовенству, ревностному «испанскому самосознанию»…
Мы уже убедились, как обвинения, предъявленные графу Трастамарскому, могут обернуться против короля, нашедшего упоение в клятвопреступлении и хитрости, каравшего без различия сильных и слабых, и, что бы там ни говорилось, вступавшего в союз то с арабами, то с англичанами. В конце концов его соперник, хотя мы не отрицаем его слабости и жестокости, поднял знамя восстания лишь на следующий день после убийства матери, в тот момент, когда у него и его братьев отобрали все их имущество, а жизнь их оказалась в опасности. Вполне вероятно, что он стремился к власти не ради ее самой, а чтобы отнять ее у недостойного короля, свержения которого желала вся Кастилия.
Впрочем, Энрике II проявил себя как прилежный государь, сумевший терпеливо залечить раны долгой междоусобной войны, удержать в равновесии права сеньоров и общин и оградить свое королевство от посягательств Португалии, Арагона и Наварры. Его союз с замечательным монархом Карлом V, в морских битвах которого он участвовал, будет в интересах как Франции, так и Кастилии. В 1379 году он оставит своему сыну Хуану I, который тоже стал одним из лучших королей своего времени, страну спокойную настолько, насколько это позволяло еще смутное время. Но Испания все еще остается разделенной, и лишь католические короли смогут вытащить ее из распрей.
XVI. Рождение легенды
Как бы сторонники Педро Жестокого не настаивали на образе защитника и друга простых людей, нет ни малейших подтверждений, что, скажем, легенда о «короле — поборнике справедливости» родилась в народе и оставила следы в устном фольклоре и кантиленах, как это произошло, например, с Пелагом, Сидом, инфантами де Лара. Наоборот, до середины XV века в кастильском фольклоре можно обнаружить только резкое осуждение короля Педро и выражение сочувствия к его жертвам.
Нам известны по крайней мере три наивные сказки, представляющие исторический интерес, которые, предупреждая или поддерживая недоброжелательство Айялы, обвиняют короля-убийцу.
Первым приведем написанный около 1375 года «Романс о магистре доне Фадрике», принадлежащий неизвестному автору. В нем говорится, что Педро, новый царь-ирод, приносит Падилье на серебряном блюде голову бастарда; фаворитка берет ее за волосы и бросает догу; тетю короля, которая вмешивается в это, сажают в камеру, — и другие подобные невероятные фантазии.
«Романс о донне Бланке», несколько более высокохудожественное произведение литературы, приписывает королеве трогательные слова: «Франция, моя прекрасная страна! О моя благородная кровь Бурбонов! Мне уже почти восемнадцать лет, а король меня еще не познал… Я умру девственницей. Кастилия, скажи мне, что я тебе сделала?..» Но привратник ударяет ее булавой и, как говорится в тексте, «ее мозги разлетаются по всей комнате».
И Фадрик, зарезанный кинжалом, и королева Бланка, отравленная травами, умерли иначе, но эти ужасные приукрашенные подробности вполне доказывают, что народное мнение той эпохи не выказывало никакой симпатии к так называемому поборнику справедливости.
Подобным образом обстоят дела и со знаменитым «Романсом о доне Педро», где, говоря о драме под Монтьелем, рассказчик заканчивает описание такими словами: «Тогда Энрике наносит удар лжекоролю, оборвав нить его жизни, и из тела вырывается самая черная душа, когда-либо жившая в теле христианина…» Таким было надгробное слово, которым добрый народ Кастилии приветствовал смерть Педро Жестокого.
Эти народные рассказы только опровергают утверждение, что легенда о «поборнике справедливости» родилась из стихийного общественного мнения. Подтверждение тому можно найти у многих авторов мемуаров XIV века, где почти не найти снисхождения по отношению к покойному королю Кастилии.
Альварес де Альборнос, бывший в 1380 году архиепископом Севильи, считает его маньяком клятвопреступлений и убийств. Другой прелат, Родригес Санчес, сравнивает его с царем Иродом и Нероном. Араб Бен Жалдун[9] в своей «Энциклопедии королей» пишет, что «все пошли за графом Энрике из-за того зла, которое они держали на дона Педро, и отвращения, которое он им внушал». Фруассар называет его «идолопоклонническим безбожником» и не раз намекает на ужас, который он внушал своим подданным.
Наконец, Матье Виллани, брат и продолжатель знаменитого историографа Флоренции, дает представление о том, что в 1360 году — то есть перед смертью короля Педро — о нем думали за границами Испании. «Я не могу удержаться, — пишет он, — чтобы не «укусить» самого бесчестного и несправедливого тирана… Я читал и перечитывал в старых манускриптах рассказы о злодеях-язычниках и варварах, но не помню, чтобы встречал рассказы о том, чтобы столько несправедливости, святотатства и жестокости проявлял христианский король».
В годы, когда общественное мнение в Испании и за ее границами уже строго осуждало покойного короля, его правление описал настоящий историк. Его рассказ тем более заслуживает доверия, что автор лично участвовал в описываемых событиях.
Перо Лопес де Айяла начал службу при короле Педро в роли пажа. В тридцать лет он становится капитаном его флота и принимает участие в морском походе против Арагона. В 1366 году, когда Педро, спасаясь бегством от своих восставших подданных, скрывается в Гиени, он переходит в наемники к графу Трастамарскому. В битве при Наваретте его захватывают в плен и освобождают за выкуп. Энрике II сделает его послом при французском дворе, Хуан I произведет в знаменосцы Ордена Перевязи, а Энрике III сделает великим канцлером. Айяла умрет в 1407 году в возрасте восьмидесяти лет. Разносторонне образованный, как большинство ученых того времени, он оставил после себя перевод Тита Ливия, поэмы на латинском и кастильском языках и замечательный труд о соколиной охоте.
Часть его хроники, посвященная Педро Жестокому, была написана к концу правления графа Трастамарского. Впоследствии он опишет правление двух его наследников и в итоге создаст целостную картину под названием «IV всеобщая хроника Испании». Предыдущие хроники были об Альфонсе Мудром, Санчесе де Товаре и Нуньесе де Вилезане. Его рукопись, само собой разумеется, была напечатана только много времени спустя, но копии стали ходить по рукам по мере того, как он писал. Похожая судьба была у многих произведений такого рода.