— Это ваше фото было во вчерашней «Геральд»?
— Неужели? Черт бы их побрал!
— Минутку.
Капитан направился в свою каюту и вернулся оттуда с тем самым номером газеты, который так заинтриговал мистера Кадди. Он развернул ее на странице, где был помещен снимок пикантной Берил Коэн и старшего инспектора Р. Аллейна (в центре).
— Он похож на меня? — поинтересовался Аллейн.
— Ни капельки.
— Слава богу.
— Такое впечатление, что здесь ваш рот чем-то набит.
— Так оно и было.
— Понимаю, — мрачно буркнул капитан.
— Что ж, рискнем.
— Думаю, вы предпочитаете уединение.
— Напротив. Я намерен как можно больше общаться с пассажирами.
— Почему?
— У вас хорошая память на даты? — неожиданно спросил у капитана Аллейн.
— На даты?
— Могли бы вы представить свое твердое алиби ну, скажем, на пятнадцатое число прошлого месяца между десятью и одиннадцатью вечера, а также на двадцать пятое между девятью и полуночью? И еще на прошлую ночь, на последние полчаса перед вашим отплытием?
Капитан Бэннерман с шумом вдыхал и выдыхал воздух.
— Не на все три даты, — наконец сказал он.
— Ага, вот так-то.
Капитан снял очки и приблизил в Аллейну свое внезапно побагровевшее лицо.
— Разве я похож на этого вашего секс-монстра? — злобно спросил он.
— А я откуда знаю, на кого он похож? В том-то и беда, что я этого не знаю. Я думал, вы уже поняли, как все сложно. — Поскольку капитану Бэннерману было нечего возразить, Аллейн продолжал: — Постараюсь заставить пассажиров представить алиби на все три случая, и только прошу вас, не истолкуйте все превратно, я почти что уверен в том, что большинство из них представит куда более надежные алиби, чем, судя по всему, ваше.
— Постойте! Что касается пятнадцатого, то тут я вне всяких подозрений. Мы стояли в Ливерпуле, у меня на судне были гости, которые ушли в два часа ночи.
— Что ж, если это подтвердится, мы, надеюсь, не предъявим вам обвинение в убийстве.
— Однако вы довольно-таки странно говорите с хозяином судна, — буркнул Бэннерман.
— Вовсе нет. Просто я держу свои карты открытыми. Тем более что вам ни к чему посадочный талон.
— Вот именно.
— Я вам очень сочувствую. Постараюсь причинить как можно меньше хлопот.
— Держу пари на все что хотите, что этого субъекта на моей посудине нет.
— У Ярда тоже нет стопроцентной уверенности в том, что он здесь. Иначе бы мы задержали ваше отплытие и попытались арестовать его в порту.
— Это ужасное недоразумение.
— Не исключаю и такую возможность.
— Что ж, попытаемся не ударить в грязь лицом перед тем же Ярдом. — Капитан нехотя встал. — Разумеется, вам не терпится познакомиться с будущим жилищем. Так вот, на борту судна есть лоцманская рубка. На мостике. Можем вам ее предложить.
— Прекрасно. А если еще со мной будут обходиться как с обыкновенным пассажиром…
— Предупрежу старшего стюарда.
Капитан сел за свой стол, взял клочок бумажки и нацарапал на ней несколько слов, оглашая написанное вслух:
— «Мистер С. Дж. Бродерик, родственник председателя. Едет в Канберру по делам международного торгового содружества». Сойдет?
— Разумеется. Ну и, как вы понимаете, следует все сохранять в строжайшей тайне.
— У меня нет ни малейшего желания делать из себя посмешище в глазах офицерского состава, — сказал капитан.
Влетевший через иллюминатор порыв ветра подхватил записку, которую капитан только что нацарапал. Листок перевернулся в воздухе, и Аллейн увидел, что это был посадочный талон на «Мыс Феревелл».
— Я взял его вчера в конторе, — глядя в упор на Аллейна, объяснил капитан. — Кое-что записал для себя. — Он рассмеялся от неловкости. — К тому же он цел.
— Я это заметил.
Беззаботный удар гонга возвестил о первом ленче на борту «Мыса Феревелл», держащего курс на экватор.
Глава 4
Гиацинты
Проводив Аллейна глазами до самого трапа, Джемайма Кармайкл вернулась в свое маленькое убежище на корме и погрузилась в чтение.
Она все утро пребывала в трансе. Ей ничего не хотелось: ни плакать, ни вспоминать о своей несостоявшейся свадьбе и сопутствующих разрыву сценах, ни даже чувствовать себя несчастной. Казалось, сам факт отъезда, это ночное путешествие по устью Темзы и дальше по Каналу превратили все случившееся с ней в прошлое. Она долго бродила по палубе, наслаждаясь привкусом соли на губах, читала, вслушивалась в похожий на разряды эфира гомон чаек, следила за их таинственными маневрами в тумане. Наконец проглянуло солнце, и девушку сморил сон.
Открыв глаза, она увидела, что неподалеку стоит, облокотившись о перила, доктор Тим Мейкпис. Она почему-то заметила, что у него красивая шея. Доктор что-то насвистывал себе под нос. Все еще пребывая в каком-то расслабленном состоянии, Джемайма смотрела куда-то сквозь него. Вдруг он обернулся и с улыбкой спросил:
— Все в порядке? Никаких признаков морской болезни?
— Нет, только жуткая сонливость.
— Говорят, на некоторых море навевает сон. Вы видели, что лоцман уже сошел со сцены, а его место занял красивый таинственный незнакомец?
— Видела. Может, он опоздал на свой корабль?
— Все может быть. Вы будете у Обина Дейла?
— Только не я.
— А я надеялся, что увижу вас там. — Он подошел и заглянул в ее книгу. — Поэзия елизаветинских времен? Итак, вам нравятся антологии. Кто же ваш любимый поэт, кроме, разумеется, Барда?[3]
— Наверное, Майют Дрейтон, если это его «И покуда нет помощи…»
— Я восхищаюсь мелкими вещами Барда. — Он взял книгу и, открыв ее наугад, стал декламировать: — «О, да, о, да, и если дева, Которую предал коварный Купидон…» Вам нравится? Однако я делаю именно то, что пообещал себе не делать.
— А именно? — без особого интереса спросила Джемайма.
— Не навязываться вам.
— Какое чопорное выражение.
— Тем не менее очень точное.
— Вы разве не идете в эту вашу компанию?
— Да надо бы, — уныло ответил Тимоти. — Признаться, я не сторонник возлияний в середине дня. Плюс к тому же не поклонник Обина Дейла.
— Да что вы говорите?
— Я еще не встречал ни одного его поклонника среди мужчин.
— Вероятно, их всех гложет чувство ревности, — сказала Джемайма, как бы размышляя вслух.
— Возможно, вы правы. Что ж, серьезная причина для неприязни. Ведь тот, кто считает ревность недостойным чувством, глубоко заблуждается. Ревность лишь обостряет восприятие жизни.
— Что вы тогда скажете об Отелло?
— То, что ревность до предела обострила его восприятие жизни. Он видел все через призму своего обостренного восприятия.
— Я с вами не согласна.
— Вы просто не даете себе труда задуматься. Поймите, он видел, как этот утонченный венецианец Кассио чудодействовал над рукой его Дездемоны. Он видел его за этим занятием уже после того, как Кассио запятнал свою репутацию. Любое проявление любезности к его жене со стороны Кассио Отелло воспринимал патологически обостренно.
— Что ж, если вы воспринимаете патологически обостренно любое проявление внимания к Обину Дейлу со стороны его многочисленных поклонниц, мне вас искренне жаль.
— Один ноль в вашу пользу, красавица. — Тим улыбнулся. — Однако что вы скажете насчет этой дейловской программы «Несите ваши беды»? Другими словами, приходите ко мне все, у кого болит живот, я посажу вас перед моей публикой, и вы почувствуете себя счастливыми. Будь я религиозен, я бы назвал это богохульством.
— Я вовсе не в восхищении от его программ.
— Иной раз он довольно-таки ловко делает из себя осла. Помните этот апофеоз его глупости в Молтон-Медбери?
— Не знаю толком, что там произошло.
— Ну как же. Он был явно в подпитии. Вместе с леди Агатой Пэнтинг он вел передачу о цветах. Он сказал, что первую премию на конкурсе получил умбиликус глобулар леди Агаты, что значит круглый пуп леди Агаты, вместо агапантус умбеллатус глобосус, — пояснил Тимоти. — Думаю, на него это очень сильно подействовало. Как бы там ни было, с тех пор он порой начинает безбожно переставлять звуки. Так может продолжаться неделями. На днях прыгая как попрыгунчик вокруг массы гиацинтов, он сказал, что для того, чтобы составить из них букеты, нужно обладать «вонтким ткусом».