В тот день моряки зашли в магазин художественных изделий из кости и меха, — хотелось купить на берегу Чукотки что-нибудь особенное. Боцман решил купить парусник, и именно такой, как у капитана: из мамонтовой кости, с парусами из китового уса, с якорь-цепью, в которой не то что звенья — даже контрофорсы[5] вырезаны и вставлены в каждое звено, будто в настоящей.
Но девушка-чукчанка с комсомольским значком на кухлянке ответила:
— Нет парусников, все уже проданы. Моряки всегда парусники покупают… — Засмеявшись, она добавила: — Хотя и плавают на хороших паровых современных судах.
— Я ведь еще на парусниках плавал, — сказал он, как бы оправдываясь. — Вот хотелось молодость вспомнить, глядя на парусник. Ну что ж, на нет и суда нет… Придется идти на пароход с пустыми руками.
— А вы подождите немного, вон каюр везет новые изделия — может, и парусник будет, — остановила его продавщица.
И действительно, парусник у каюра оказался, да еще какой! Такого красавца редко увидишь. Боцман счастливейшим человеком вернулся на судно. В кают-компании, а затем в столовой все члены экипажа любовались моделью. Приходили посмотреть на нее даже моряки с других судов.
Вот и сейчас боцман вспомнил тот давний день. Судно от работы машины и хода моментами вибрировало и чуть вздрагивало, и он, поднявшись, поправил модель, отодвинул ее ближе к переборке каюты, чтобы не упала.
Борис Александрович часто заходил в радиорубку и нетерпеливо спрашивал радиста:
— Николай Федорович, нет ли сводок Совинформбюро?
— Нет пока. Как только передадут, я сразу занесу вам, — отвечал радист Плиско, поправляя стопку чистых бланков для радиограмм.
Как бы далеко ни находилось судно от родных берегов, благодаря внимательной работе Николая Федоровича коллектив парохода всегда знал все о своем городе и о том, что происходило на Родине и в мире.
По сводкам Совинформбюро, которые ему пачками заносил Плиско (и как только он умудрялся принимать столько!), Борис Александрович рассказывал морякам о напряженных боях под Севастополем, Ленинградом, Москвой.
Вот и сегодня Борис Александрович проводил политзанятия с экипажем.
— Я недавно читал вам сводку Советского Информбюро о поражении фашистских войск под Москвой, о провале гитлеровского плана окружения и взятия Москвы, — говорил Бударин. — Советское Информбюро уже сообщало, что после перехода в наступление, с 6 по 10 декабря, частями наших войск занято и освобождено от немцев свыше 400 населенных пунктов и что наши войска преследуют и уничтожают отходящего противника. И вот, товарищи, вслед за Тихвином, Ельцом и Клином вчера, 16 декабря, наши войска после ожесточенных боев освободили город Калинин.
Никогда, казалось, еще не был таким радостным и воодушевленным Борис Александрович, как сегодня.
— Итак, товарищи, — продолжал он, — отметим на карте освобождение города Калинина. Правда, это нелегко сделать — вся карта уже разрисована кружками!
— Борис Александрович, большую звезду рисуйте, — улыбнувшись, сказала Дуся.
Бударин подал Бердану красный карандаш:
— Нарисуй-ка, брат, звезду покрасивее…
Женя старательно вывел лучи пятиконечной звезды вокруг города Калинина, а рядом звездочками поменьше пометил и другие населенные пункты, указанные в сводке. Все сгрудились у карты.
Моряки хорошо знали о героических подвигах ленинградцев, севастопольцев, гордились подвигами своих собратьев-моряков на Черном и Балтийском морях. Особенно часто в коллективе рассказывали о капитане Смирнове. Этот мужественный человек через вражеский огненный вал на Балтийском море провел свое судно с тысячами женщин и детей, эвакуируемых из Эстонии» Литвы и Латвии. И, когда немецкая торпеда, разорвав сталь, разворотила борт судна, он умело выбросил пароход на мель. Однако и здесь озверевшие фашисты не оставили судно в покое: продолжали бомбить и обстреливать его. Капитан Смирнов спас людей, сам же, смертельно раненный, не покинул мостика. Команда судна вынесла капитана на берег уже мертвым. В Ленинграде мужественного моряка похоронили с воинскими почестями[6].
…Выйдя из столовой, Бахирев окинул однообразную картину океана, и, куда ни вглядывался, всюду лежала безбрежная серая гладь, слегка покоробленная ветром. Но вот послышался гул. Подняв голову, Бахирев увидел темную точку в голубом небе.
— Самолет! — крикнул Илья.
Вскоре уже хорошо можно было различить самолет с красными кругами — японскими опознавательными знаками, — который летел прямо к «Перекопу».
Моряки подняли сигнальные флаги, обозначавшие название судна и его национальную принадлежность, а на втором трюме выложили советский флаг, хотя и кормовой флаг был ясно виден.
Но самолет летел все ближе к «Перекопу», затем лег на боевой курс, и тут с резким визгом полетели бомбы.
— Лево на борт! — подал команду капитан Демидов.
Матрос Зверев торопливо переложил руль, и судно уклонилось от бомб. Вблизи «Перекопа» поднялось два столба воды и раздался глухой взрыв.
— Что это: невооруженное судно бомбят! Бандиты! — негодовали моряки.
— В укрытие, в укрытие! — громко прокричал матрос Чулынин, передавая распоряжение капитана.
Самолет развернулся и вторично зашел на бомбежку. Отбрасывая на залитую солнцем палубу большую скользящую черную тень, он пронесся, чуть не задев дымовую трубу. Сейчас не оставалось сомнений в том, что летчик прекрасно видит флаг СССР, однако опять на «Перекоп» полетели со свистом бомбы. И как капитан ни маневрировал, как ни уклонялся, меняя курс судна, как четко матросы ни выполняли команды, бомбы легли почти у самого борта.
Сбросив все бомбы, самолет покружился над «Перекопом» и улетел.
В левом борту судна обнаружилась небольшая пробоина, а в трюме — осколок бомбы. На осколке стояло японское клеймо.
Аварийная партия под руководством боцмана Соколова быстро заделала пробоину.
Наступила гнетущая тишина. Затем матросы и кочегары зашумели:
— Разве Япония начала войну с нами?
— Нет, не может этого быть! По радио мы узнали бы об этом, нас непременно предупредили бы из Владивостока.
— Просто Плиско прозевал радиограмму, — безапелляционно заявил Бахирев.
— Да как у тебя язык-то повернулся! — возмутился Друт. — Разве мог Плиско прозевать такую радиограмму? Что же вы думаете, радиограммы прямо так в эфир и посылают? Нет, вызывают по позывным судно и требуют подтверждения о получении. Так и называется это — «дать квитанцию».
Наступила ночь, а люди всё не расходились, взволнованно обсуждали налет.
Вдруг задребезжали звонки и радио донесло: «Объявлена учебная шлюпочная тревога». После проверки знания обязанностей по распоряжению капитана весь состав команды, свободный от вахт, занимался подготовкой шлюпок, на случай высадки экипажа с судна. В шлюпки укладывали консервы, сухари и хлеб, анкерки[7] наполняли свежей питьевой водой, проверяли весла, уключины, паруса.
Повар Олейников, пекарь Гасюк и дневальный, всегда угрюмый, черный, как цыган, Марк Дубинин работали на камбузе, делали лишнюю выпечку хлеба, сушили сухари, готовили котлеты.
Свободные от вахт машинисты и кочегары под руководством Погребного и первого помощника Бударина молча и сосредоточенно устанавливали по бортам судна пустые железные бочки, набивали их промасленной паклей, чтобы можно было, если повторится налет, поставить дымовую завесу. В начале войны торговые суда дымовыми шашками еще не оснащались.
6
После войны одному из судов торгового флота в память о замечательном герое моряке присвоено название «Капитан Смирнов».