Увидев помощника капитана, Зорин еле слышно прошептал:
— Помоги, Иван Степанович…
— Сейчас, сейчас, Алексей, потерпи, дорогой, побегу позову Евдокию Васильевну…
Медленно окинув потухающим взглядом Андрианова, Зорин прошептал:
— И вы ранены тоже… Вот и смерть… И от кого!.. — И из его глаз покатились слезы.
Восемнадцать самолетов кружилось над судном, непрерывно сбрасывая бомбы. Недалеко от «Перекопа» плавала перевернутая шлюпка, за которую цеплялись измученные люди. Самолеты расстреливали их в упор.
Андрианов вбежал в медпункт.
— Евдокия Васильевна, — закричал он, — там, на спардеке, Зорин умирает… Зорин умирает… Перевяжите его!..
Евдокия Васильевна была бледна, губы ее дрожали.
— У меня бинтов нет, — растерянно ответила судовой медик Костюк. И, обращаясь к буфетчице Рахмановой, распорядилась: — Несите простыни, режьте на бинты…
Евдокия Васильевна поспешила на спардек, но вскоре вернулась оттуда: помощь ее не понадобилась, — Зорин был мертв…
Судно дрогнуло. Это опять в носовую часть попала бомба. «Перекоп» еще больше зарылся носом в воду. Послышалась команда Демидова:
— Всем оставить судно!..
Услышав голос капитана, члены экипажа выбежали из медпункта на палубу. Здесь Байдаков и Друт вместе с матросами спускали шлюпку, усаживая в нее четверых раненых. А заметив женщин и раненого Андрианова, Байдаков крикнул:
— Быстрее прыгайте в шлюпку!
Но едва люди вскочили в нее, как рядом раздался новый взрыв. Тали перебило, шлюпка упала на воду и перевернулась, накрыв всех сидевших в ней.
Не теряя самообладания, Андрианов пробовал вынырнуть на свет, но каждый раз больно ударялся о шлюпку. Дышать было нечем. Он начал захлебываться, силы его слабели. В голове мелькнула мысль: «Что же это, неужели гибель?..»
В это время кто-то крепко ухватил его за ноги, и он почувствовал, что тонет. Собрав последние силы. Андрианов сделал рывок и уже в следующую секунду всплыл на поверхность, метрах в шести от судна. А чуть ближе к борту погружающегося судна в воде барахталась Анна Николаевна с зажатыми в одной руке простынями, которые она захватила для бинтов.
Самолеты продолжали бомбежку и обстрел.
Авиабомбы рвались вокруг парохода, поднимая высокие столбы воды. Клубы желтого дыма, вспышки огня, вихри снарядных осколков и водяных брызг от пуль все смешалось в невообразимый хаос.
Плиско лихорадочно передавал в эфир:
«СОС тчк Бомбят японские самолеты тчк Широта ноль четыре градуса зпт двадцать минут тчк Долгота…»
Раздался взрыв. Аппаратура радиостанции полностью вышла из строя. Стенки рубки рвануло, и они полетели неведомо куда. Плиско очутился на спардеке. Ни радиорубки, ни аппаратуры больше не было. На палубе валялся вахтенный журнал. Плиско схватил его, поискал позывные, вложил обратно. В нем уже лежало несколько радиограмм, полученных из Владивостока на имя моряков «Перекопа». Были и две радиограммы боцману Михаилу Соколову из Владивостока, от его товарища Пашнина, и с парохода «Свирь», от боцмана Тимофея Штепенко. Радист вспомнил высокого жилистого моряка Штепенко с седой головой и обветренным, продолговатым лицом, с горбатым носом и смеющимися глазами. На кителе у него всегда блестел ромб значка с маленьким орденом Красного Знамени наверху и с картой Ледовитого океана внизу — память о походе в Арктику на ледорезе «Литке».
На еще уцелевшем правом крыле мостика стояли Демидов и Бударин. К ним и подбежал взволнованный Плиско:
— Товарищ капитан! Связь нарушена, радиограмму всю передать не удалось.
— Идите на корму, быстрее спускайтесь в шлюпку, — приказал капитан и добавил: — Судно тонет. Очень жаль…
— Николай Федорович, — окликнул Плиско первый помощник, — не осталось ли хоть аварийного передатчика?
— Товарищ первый помощник, я все обыскал — ничего…
— Бегите, еще несколько минут судно, может, и продержится. Бегите, а то будет поздно. Прощайте.
Взглянув на капитана и первого помощника, Плиско побежал на корму, засунув за пазуху вахтенный журнал и радиограммы. По пути он сбросил за борт три спасательных плота, немного помедлив, сбросил и четвертый, но почему-то закрепил его пеньковым концом у борта парохода. Тут радист услышал, что кто-то его окликает. Поднял голову и увидел, что перед ним стоит Погребной — стройный и как будто еще более поседевший за эти часы. Плиско упорно смотрел на Ефима Кирилловича, словно не понимал, зачем тот окликнул его.
— Быстро спускайтесь за борт, быстро, Николай Федорович! — кричал ему старший механик. — Что вы там копаетесь!
— Самолеты пошли на новый заход, — долетел и в кочегарку голос сверху.
И почти тут же послышалось несколько взрывов.
В кочегарку вбежал второй механик Захов. Кочегары узнали его в темноте по голосу.
— Есть еще кто живой в кочегарке? — спросил механик. — Оставить кочегарку, подняться всем наверх — и в море! — приказал он.
— Что случилось? — спросили кочегары.
— Как — что? Судно тонет. Живее!
Захов пробежал в бункер, проверить, не осталось ли там кого. Бахирев и Радченко торопливо начали стравливать[8] пар и выгребать жар из топок, чтобы не взорвались котлы: при взрыве котлов всем гибель, даже тем, кто окажется в шлюпках на воде. И кочегары, хотя бы это стоило им собственной жизни, обязаны выполнить перед людьми этот свой последний долг.
И лишь после того, как выгребли жар из топок, Бахирев пошарил рукой наверху решетки спасательные пояса и схватил их для себя и Радченко. Затем, нащупывая поручни трапа, быстро поднялся наверх, а следом за ним показался и Радченко.
Яркое солнце, бушующее пламя на судне больно резанули глаза. Бахирев отвернулся и зажмурился на миг, но в следующую же секунду увидал, как несколько человек бежали по палубе к шлюпке, а на воде уже покачивались две шлюпки.
Судно имело сильный продольный наклон и было охвачено пламенем; дым поднимался черным столбом.
Над судном с воем кружились самолеты, в какой-то дикой злобе пикировали на отходившие от судна шлюпки, расстреливая людей из пулеметов.
— Гады! Что делают, звери!.. — вырвалось у Бахирева.
С разрушенного мостика послышались слова последней команды Демидова. Пересиливая боль от ран в спине и плечах, он стоял, ухватившись за поручни трапа правого крыла.
— Быстрее же в шлюпку! — крикнул он.
Но голос его потонул в грохоте, гуле и громе взрыва. Бомба попала прямо в угольный бункер. В воздух поднялось облако черной пыли, с воем и свистом полетело рваное железо.
Бахирев увидел, как бежал, спотыкаясь, к борту весь черный от угольной пыли Степан Филиппович Баранов, но уже в следующую минуту упал. «Убили или ранили?» — мелькнуло в мыслях Бахирева. И он бросился к третьему механику; однако на палубе его не оказалось. Охваченный безотчетным страхом, Бахирев перескочил через борт. Думал спускаться по трапу, но не удержался, сорвался и полетел вниз. Его подхватили, втащили в бот.
Бот стал отходить от парохода. В этот момент все увидели Олейникова. Он прыгнул с палубы судна, держа в руках большую сверкающую кастрюлю. В другое время это вызвало бы смех, но сейчас всех занимал вопрос: почему кок не бросил кастрюлю? С нею еще, чего доброго, утонет! Стали грести к нему, крича: «Бросайте к черту кастрюлю!» Но так с ней и втащили повара в бот. А он оправдывался: «Жаль было бросать — со вторым. Люди еще не обедали, кроме тех, кто ушел на вахту. Да и кастрюля — как ее бросишь: в чем потом готовить?» Тимофей Захарович, изловчившись, спокойно слил набравшуюся в кастрюлю воду, стараясь сохранить жаркое.
Самолеты, казалось, наконец оставили горящее и тонущее судно, ушли к острову; но едва бот начал подходить к судну, чтобы забрать с него последних оставшихся людей, как они опять налетели. От взрывов бомб снова поднимались и падали столбы воды, обдавая людей и заливая шлюпки, и снова самолеты обстреливали экипаж из пулеметов. Спасаясь от обстрела, многие выпрыгнули из шлюпок в море. Но пули шлепались кругом, поднимая всплески воды.