Спасает работа. Уповаю, что будут перемены... — жду каких-то непредвиденных «вмешательств судьбы»… Так-вот, вдруг... В «войну» не верю: она же все время...! Натасканный Иваном Федоровичем Кар<амазовы>м Смердяков, оказалось, вылез из своей петли и разошелся. Сплошная смерд<яков>щина. О, гениальный Д<остоевский>! Что может быть мерзей пошлого ума! из назначенного ему кабинета вышел на улицу... — ка-ак его загнать, заклясть?! Поло-у-мный ум! Передонов и Смерд<яков> — трогат<ельный> дуумвират. «Гитлер» — это же си-мвол, воплощение... Вы это когда еще предвидели, помню! И гибель его не случайна: напоролся на Россию! Это тоже — символ и знамение. Не на большев<ико>в, конечно, а, именно, на Р<оссию>. Так было назначено, в этом «чудо», и это чудо «ум»-то и не предусмотрел! А дите б<ыло> ясно... Не мне, а чему-то во мне: сказалось еще в 1925 г. в «Чуд<есном> билете»: Про одну стар<уху>, стр. 178, в конце. [521]
Обнимаю, Милые, и — да будет над Вами Милость Господа.
Ваш Ив. Шмелев.
<Приписка:> Непрем<енно> прочту А. Вл. Карт<ашеву> из В<ашего> п<ись>ма! На днях увижусь!
<Приписка:> Переезжает в Серг<иево> Подв<орье> Ден<икин> — под Бордо. Ведь тут не с кем поговорить! Карт<ашев> — оч<ень> от меня дал<еко> живет.
<Приписка:> Пожал<уйста>, передайте поклон M-me et M-r C. Bareiss. На днях пошлю г-же В<areiss> «Неуп<иваемую> Чашу» — больше у меня ничего не оказалось, и все кн<иги> давно распроданы.
380
И. С. Шмелев — И. А. Ильину <16.Х.1945>
16. 10. 45.
Дорогой друг, Иван Александрович,
Как же Вы обрадовали меня дорогим даром Вашим, книгой — «Сущность и самобытность русской культуры»! [522] Одно оглавление — уже пир духовный. Никогда я так не жалел, как эти дни, что не научился бегло читать на чужих языках! И моя вина, и не моя... Надо знать, в каких условиях воспитывался я. То, что иным так естественно давалось, — воздухом даже, каким они дышали! — мне давалось с большей затратой воли и времени. Ну, что ворошить... — не воротишь.
Великое дело свершили Вы, дав эту книгу миру, во имя России. Ваше «тихое служение России» — высокое служение, священный акт. Что тут говорить, — бесспорно это.
Я начал читать, я в к<онце> конц<ов> все почти пойму верно, — этому поможет много знание мной духа Вашего творчества, В<аших> основных взглядов, Вашего мироотношения, мироощущения... Но как утомляет и раздражает — почти что через строчку, — искать в словаре! Это преодолею, книгу выпью, вкушу от нее обильно, сытно. Потрясен радостно и горделиво, восхищен — изумлен богатством знаний Ваших, чувством Родного, чуткостью, — и провидением путей. Мудрый сын России, достойнейший, гениальнейший Ее истолкователь. Да, Вы не зарыли великого таланта, Господом Вам дарованного: Вы его преумножили, Вы пробуждали во многих-многих память об их дарах, сознание долга перед дарами этими. Нельзя учесть огромный итог непрестанного «молекулярного» действия на умы, сердца, дух великого числа Ваших читателей, родных и чужих, — действия творчества Вашего... — служили, служите и еще по-слу-жите, не только России, а и нуждающемуся в путях — миру. Незнание, непонимание великого Содержания России, — во всех областях души и сути, — приносило (и приносит до с<его> д<ня>) много горя и духовно-душевного обеднения человечеству. Вы, полиглот и мыслитель универсального размаха, многогранно наполняете Россией зияющую мировую пустоту. Надо, чтобы эта — такая нужная — !работа — эвр! шедэвр! — о России читалась и исповедывалась в народах. Должна ее знать Америка, Англия, Франция... Север Европы получил, дойдет до него, он весь почти читает по-немецки. Издана ли — или издается? — на англ<ийском> яз<ыке>, на франц<узском>? С В<ашего> разрешения, я ткну кой-кого носом... но, вот что необходимо! ныне — особенно. Я понимаю: Вы даете «экстракт», — это и в В<ашей> воле, м<ожет> б<ыть>, и в неволе Вашей: глубина необозримая — сущность России. — Но, в ускоренных, безумных быстротах нынешнего мира — только так и можно схватить мечущегося в полете куда-то мирового читателя. Для захваченного так, откроется, м<ожет> б<ыть>, возможность приковаться к созерцанию России.
521
Имеется в виду сборник «Про одну старуху. Новые рассказы о России» (Париж, 1927). В него входил и рассказ «Чудесный билет», последний абзац которого, видимо, и имел в виду И. С. Шмелев: «Вот какой случай вышел. Билет-то верный оказался, хоть и началось с обмана. А вера и покрыла! Вот все и думаю. Надеяться — на что?… Вот на это-с, на Правду, без которой никакой жизни не бывать. Скажи горе: «двинься и ввергнись в море!» И ввергнется, при великой, конечно, вере. Я так и мемуары начинаю, от Соломона Премудрого: «На пути Правды — жизнь, и на стезе ее нет смерти» <приведено в сокращении. —
522
Название приведено неточно; на самом деле — «Сущность и своеобразие русской культуры».