Я требую (в моей последней книге, Blick in die Ferne) [571] сердечного созерцания, внутри культуры, в ее созидателях, от ее творцов. И чувство у меня такое, что Даринька (своим обликом) произносит другой тезис...
Теперь по художественному существу. Роман производит очень большое впечатление. Это первый, так сказать, сознательно-православный роман в русской литературе. Бессознательно — было православно все лучшее, что создала русская литература. Эта «сознательность» в Православности придает роману характер учительный. Научение и изображение состязаются все время в ткани романа. Учительное, кажется, подчас дороже автору; отсюда та пристальность рефлектора, с которою он светит читателю — и в заголовках, и в цитатах из «Записки к ближним», а также из воспоминаний героя, и в психологии других героев.
Это роман ищущий и находящий; в этом его духовная сила. Это роман миро- и Бого-созерцающего борения, и в этом его захват. В то же время это роман персонально-апологетический, почти агиографический; [572] и в этом его трудность и «опасность». «Опасно» изображать очень хорошего человека; ибо его качественную святость нельзя называть по имени: читатель оттолкнется и внутренно запротестует. Так один приятель мой не хотел читать Четьи-Минеи: там, говорил он, надо преисполняться и благоговеть, а я хочу созерцать и наслаждаться созерцанием свободно. Эта агиографическая трудность Путей Небесных не выступала так сильно в первой части; ибо там были вихри и соблазны. Во второй части она возрастает, и кажется мне, что читателя надо как можно меньше шокировать превосходством агиографического предмета (т. е. субъекта, т. е. Дариньки). Опасность в том, что умиление автора перед Даринькой вызовет протест в душе читателя, не совсем созвучно с автором настроенного.
Вот первая попытка собрать и высказать общее впечатление от первого чтения. Сказать о человеке «святой» значит вооружить читателя или слушателя-зрителя к критике, к придирчивому перебору поступков, слов, ситуаций и т. д. Может быть лучше не произносить этой квалификации, даже устами других героев романа? Ведь есть менее притязательные квалификации: невинность (вопреки всеобщей виновности мира и людей), чистота (вопреки всей окружающей нечистоте и грязи), желание совершенства (вопреки своему собственному и общему несовершенству)… Если в душе читателя само родится слово «святость», не произнесенное ни автором, ни его героями, то за него отвечает сам читатель — и художественная убедительность будет большей.
Но может быть все эти бессвязные попытки высказать свое первое впечатление — неточны и неудачны. Впечатление от Вашего нового создания настолько велико и духовно значительно, что эти некоторые «внутренние противления», о которых я по абсолютно честной дружбе здесь высказался, растают при втором чтении и после прочтения готовящейся третьей части. Органическая сложность и таинственность Вашего творческого процесса не должны нарушаться этими противлениями и сомнениями. «Ты им доволен ли, взыскательный художник?» А подходящий извне — всегда «толпе — подобен»…
Вот, дорогой друг, Вам бессвязная реляция о Вашем новом достижении.
Крепко Вас обнимаю. Получили ли Вы мое письмо о том, что А. Ф. Лютер находится в Геттингене (англ<ийская> зона) у своего сына?
15. III. 1946.
Ваш душевно ИАИ.
397
И. А. Ильин — И. С. Шмелеву <24.III.1946>
1946. III. 24.
Милый и дорогой Иван Сергеевич!
Дочитываем вслух второй том Путей Небесных. Бесконечно ценим то, что Вы прислали его нам в машинописи; это был акт истинной дружбы. Как только дочитаем, так я поверну том опять началом кверху и начну читать про себя второй раз. Мои друзья, Ник<олай> Карл<ович> Метнер с женой (в Лондоне), пишут мне, что только что прочли вслух Няню из Москвы в третий раз.
Впечатление у меня светлое и очень большое. Меня поражает и волнует, что мы с Вами в одни и те же годы, в разлуке и притом в долгой разлуке — шли по тем же самым путям поющего сердца. Такие формулы и заглавия, как «заглохшее сердце», «поющее сердце», «сердечное созерцание» и т. д. в моих последних (увы, немецких!) книгах — выражают самое главное. И вот — такая волнующая встреча. Поистине мы выговариваем этим некое естество русского творческого акта, а потому и самой России. Пушкин писал: «Греческое вероисповедание, отдельное от всех прочих, дает нам особенный национальный характер». [573] Вот что сделало Россию, вот что создала Россия, как путь (метод μέθοδος).
571
I l j i n Iw. Blick in die Ferne. Ein Buch der Einsichten und Hoffnungen (Взгляд в даль. Книга размышлений и упований). — Zürich, 1945.
572
агиография (от греч. άιγιος — святой, священный и γράφω — рисовать) — жизнеописание святых (Жития святых).