Может быть, что мы толкуем этот путь различно. Я не считаю, что земной ум при всяких условиях препятствует цветению духа. Напротив: духовно-сердечное созерцание призвано овладеть земным умом, прожечь его, осветить, выправить и повести за собою. Можно быть сердечно-младенцем, т. е. нежно-впечатлительным, чисто-прозрачным, любяще-доверяющимся — будучи художником, врачом, ученым, актером; отнюдь не отрекаясь от хорошей, основательной образованности. Светское образование и большая начитанность совсем не ведут к скептическому разлагательству и рассудочной бескрылости. Возьмем из ученых С. Н. Трубецкого, [574] Забелина, [575] Феофана Затворника. Сердечное созерцание совсем не предполагает (как я это вижу) непременно отсутствие образования и мыслительную беспомощность в человеке; и обратно эти последние свойства не обеспечивают наличность духовного созерцания и поющего сердца. Вот почему в моей последней книге (Blick in die Ferne) я пытаюсь прямо выставить требование, чтобы сердечное созерцание вступило во внутрь всей земной культуры — и науки, и искусства, и политики — и обновило акт в созидателях культуры, содержание в культуре, ее формы, ее силу и ритм. Меня несколько тревожит мысль о том, насколько Вам кажется это возможным и желательным. Судя по Дариньке — Вы как будто хотели сказать другое. Я никогда не признаю, что все образованные пребывают в религ<иозной> слепоте и что Бого-зрение предполагает в человеке умственное младенчество. Вы этого нигде не высказываете; но люди, пожалуй, истолкуют Вас в этом смысле.
Роман производит очень большое впечатление. Это первый, так сказать, сознательно-православный роман в русской литературе; ибо бессознательно-православно — было все лучшее, что создала русская литература. Сознательность автора в его Православности придает роману характер учительный. Научение и изображение все время состязаются в ткани романа (особенно во втором томе). Иногда кажется, что «учительное» дороже автору, — отсюда та пристальность рефлектора, которым он все время светит читателю — и в заглавиях глав, и в цитатах из «Записки к ближним», и в реакции других героев на Дариньку. «Пути Небесные» постепенно получают значение не только «высокой ведомости Богом», но и практического научения «како подобает веровать и созерцать». Это роман ищущий и находящий. В этом его духовная сила. Это роман миросозерцательного борения и Бого-созерцающего горения — в этом его захват. В то же время это роман персонально-апологетический, почти агиографический; и в этом его трудность. В первой части были «вихри» и «соблазны». Во второй — сплошная апология. И в этом есть известная опасность: как бы читатель не оттолкнулся от необходимости пребывать все время в умилении...
Может быть, эта бессвязная попытка высказать свое первое впечатление — неудачна и неточна. Но я еще полон волнения и внутренней тревоги от первого чтения и реагирую больше философически, чем чисто-художественно. Этим не должна нарушаться органическая сложность и таинственность Вашего творческого процесса. «Ты им доволен ли, взыскательный художник?» А подходящий извне — всегда «толпе — подобен».
Крепко Вас обнимаю и еще благодарю. Получили ли Вы мое письмо о том, что А. Ф. Лютер находится в Геттингене у своего сына? Адреса не имею.
Оба душевно приветствуем.
Ваш ИАИ.
398
И. С. Шмелев — И. А. Ильину <27.III.1946>
27. 3. 1946.
О, дорогой брат — друг, воистину — сильный «умом и словом» (из «Одиссеи»? или — у Овидия, metamorfosa «Филем<он> и Бавкида»: «ante’omnesque Lelex — animo maturus et aevo...»?) [576] — драгоценнейший и неповторимый (да, да!) — Иван Александрович! Ваше п<ись>мо — свет и блеск! Так глубинно, т<а>к предельно-сжато, — и так много в этих 3–4 страничках!.. Неупиваемо. Все понял. И... сам сим (что главное в п<ись>ме) (слово к<ак> б<удто> китайское!) томился всегда, в этой и радостной, и истерзавшей меня работе над (и под) «Путями»…
574
575
576
ante’omnesque Lelex — animo maturus et aevo (