Ваш весь, вянущий, Ив. Шмелев.
<Приписка:> Благодарю за адр<ес> А. Лютера, пустил ему п<ись>мо через неведомое посредство. Приветствую новое издание В<ашего> «Гегеля». О, если бы Ваше прочесть о «сердце»!
399
И. А. Ильин — И. С. Шмелеву <2.IV.1946>
Дорогой Иван Сергеевич!
Вчера получил Ваше интереснейшее и глубоко-трепетное письмо. Спасибо. Я их все храню. И постараюсь сохранить для потомства. Последнее письмо целый клад вкладов и целый вклад в мои клады. Думаю, что Вам всего важнее, как Ивану Бебешину, «прочкнуться»; [591] «отойти», освежиться и объективироваться. И тогда только продолжать роман. Надо увидеть свое детище, как чужое. А до этого укрепиться в питании и созерцании.
Чтобы отвлечь и развлечь Вас, я прошу Вашего разрешения выслать Вам по частям всю мою книгу в машинописи (с предисловием и послесловием, с Буниным, Ремизовым и Шмелевым). Я только что давал переписать и имею три экземпляра. Это Вас наверное и развлечет, и займет.
Творчески необычайно важно — выходить из своей шахты, особенно если она многолетняя и несколько-томная. Одним духом только паровозы ходят, на то они машинкины дети.
Еще одно — очень важное. Пожалуйста не думайте, что трагические вопросы мироздания решены в какой-нибудь философии. Лучшее, что об этом написано — это Лейбниц Теодицея [592] и Шеллинг («Фил<ософия> и религия» статья 1804 г. и «О человеческой свободе» 1809 г.). Последняя книга (небольшая!) превосходно переведена на русский язык моим покойным другом Мееровичем [593] («Л. М.») в издании Жуковского. Вышла приблизительно <в> 1908 году. Если бы у меня это сейчас имелось — я бы прислал. Лейбниц (Теодицея) наверное есть на франц<узском> языке в Bibliothèque Nationale. [594] Может быть и Шеллинг. Но если прочтете, то увидите, как эти гениальные умы трогательно гадают над загадками Божиими, не более.
Но еще одно: откуда это известно, что прекрасно жить на земле и прекрасно умереть на земле (помните у Жуковского «Лебедь»: «кто на свете жил прекрасно, тот прекрасно и умрет»…) [595] — можно только разрешив эти Божии загадки? Самое важное не в этом, а в том, чтобы постоянно осязать свой собственный священный огонь как подлинное пламя Божие. Так — в молитве, в акте совести, в создании и восприятии прекрасного искусства и в излучении активной любви. Там, и только там — в по-смертии откроются глаза, а сейчас надо: живой опыт единения с Ним и живое доверие к Нему. Пришлю Вам скоро мои опыты (Essays) [596] — о страдании, о смерти и о бессмертии (по-русски). Дал их в переписку (это из моей нем<ецкой> книги). А пока вместо этого — посылаю свою рожу. [597]
Оле Бредиус написал одновременно: какие «пособия» (словари еtс.) ей нужны для перевода Богомолья и чтобы гнала мне «пробу пера».
Душевно Вас обнимаю.
1946. апр. 2.
Ваш ИАИ.
Нет — я прочел Аm Мееr — с полным проникновением и пожалел, что никогда не видал эту вещь по-русски. Шарл<отта> Макс<имилиановна> читает английский перевод «Это было».
400
И. С. Шмелев — И. А. Ильину <5.IV.1946>
5. IV. 46.
91, rю Boileau, Paris, 16-е
Дорогой Иван Александрович,
С какой же радостью принял я Ваш портрет в «котике»: чудесный портрет, редкостный — по некоей «сокровенно-едкой усмешливости» и... «ухарству» (шапочка набекрень!). Чую, — в доброй настроенности были. И, главное, умственное лицо. Незнакомый поглядит — скажет: «у, о-жгет!» И не ошибется. Чувствуется огонь: и мысли, и... вообще — огонь. То, что у франц<узских> спортсм<енов> называется «аs». [598] Тут Вы лихой (да и веселый, размашистый, что назыв<ается> «Васька Буслаев»). О-чень российское лицо, и, скажу, старинное, из тех, что бунтовали и, в Государевой Думе, рядили и руководили-дьячили. Спасибо. В ответ посылаю Вам тоже... русское лицо, но — давнее, 1925 г. — говорят (говорили!) — наиболее удачная из фотографий, раб<оты> Шумова. Снято было для фр<анцузского> издания «Чел<овека> из рест<орана>» («Garson!..») Когда-то Куприн и Бунин, зоркоглазые, так и определяли: «надеть охабень [599] или там — ферязь... [600] дьяк думный!» Бунин, быв<ало>, говаривал: «у вас старо-москов<ский> лик». Да, наш род — старо-московский (и по отцу, и по матери), по отцу «гуслицкие», Богородского у<езда> Моск<овской> г<у>б<ернии>, — где самые-то отчаянные были (при слове «гуслицкий» старый москвич всегда усмехнется, прищуря глаз: знает, что многие «гуслицкие» фальшивые деньги пущали... и наживались<)>. Но не Ш<меле>вы. Предки мои до эт<их> фальш<ивых> денег были уже в Москве, торговали щепным товаром (и гробами!), посудой, а потом строили — и дома, и мосты, и дворцы (Коломенский). Деду моему, за его прямоту и упорство (отказ дать взятку приемной комиссии: «за что?!. мне кулек крестов Государь пришлет!») — пришлось бросить б<ольшой> подряд (перестр<ойку> Колом<енского> Дворца), почти разориться, (оставил отцу наличными в сундуке 3000 р<у>б. асс<игнациями> и на... 100 тыс. долгов) он выломал паркеты и рамы, снял двери, — и это пошло на починку родового дома на Калужской ул. после пожара. Будучи студентом, читал я выписки из стар<инных> «актов» конца XVII века и вычитал, что староверч<еский> начетчик Шмелев села Гуслицы на пре [601] в Успенск<ом> Соб<оре> в присут<ствии> царевны Софьи учинил драку и бесчинство с попом соборным, так что ц<арев>на велела палками разгонять. Прадед (тоже Ив<ан> Ив<анович>), по рассказам старушек в нашей гостиной (слыхал еще ребенком), оставив в Москве прабабушку Устинью (в Лете Госп<однем> — она) с двумя малышами, году и 2-х, ушел по Калуж<ской> дороге в подмоск<овные> леса — «француза бить-ловить», и — предание — бежа от них, вплавь махнул через Москва-реку, под Воробьевкой. А прабаб<ушка> Устинья — по преданию — выгнала со двора голиком [602] (веником) фр<анцузского> мародера, пришедшего отымать корову... был скандал, и приезжавший «главный, весь в перьях» (очев<идно>, Мюрат, [603] король неаполит<анский>) услыхав крики молодой женщины (была красавица), вступился, и вернули корову! Есть смутное предание (было!), что в б<ольшей> луже на дворе (есть в «Лете Госп<однем>») утоп (или «пропал») как<ой>-то «хранцуз»… Я эту лужу помню... она в себя «все вбирала» (старая топь, м<ожет> б<ыть>), еще в 80-х годах лужа сия сырела, и в дожди, и весной... — хоть на плотике катайся. Простите за эти осколки прошлого. А все — от В<ашего> ухарского и усмешливо-проницательного лица.
591
Иван
593
«Памяти Л. С. Мееровича
Похоронили Лазаря Соломоновича Мееровича; прежде чем покончить с собой, он выстрелом из револьвера убил свою жену Клавдию Николаевну. Она была долго и безнадежно больна. Ее мучения и приговоренность к смерти внушили Лазарю Соломоновичу стать ее убийцей, а через несколько мгновений стать самоубийцей.
Оборвалась жизнь двух еще полных сил людей. Они страстно и нежно любили друг друга и нашли смерть вместе.
Я знал покойного Л. С. Мееровича со студенческой скамьи. Аудитория юридического факультета Московского университета, вечеринки на М. Бронной, споры на темы о модном тогда «историческом материализме», рассказы Чехова, стихи Бодлэра...
Одаренный большими умственными силами, трудолюбивый и до застенчивости скромный — Меерович выдвинулся потом в качестве юриста-цивилиста в московской адвокатуре. Заброшенный на чужбину, Меерович работал, как юрист, в Лондоне, Берлине и, в последние годы, в Париже.
Его эрудиция, скромность и нравственная честность были редкими в наши черные дни. Тайну своих мучений он унес с собой в могилу. Он погиб так, как кончают свою жизнь только люди с большой и глубокой душой.
Да принесет ему мир могильный сон и пусть легка будет ему земля чужбины!»
601
Имеется в виду спор о вере между православными и старообрядцами;
603