Писанье стихом как-то обманывает, дает утишение всяческих болей... вводит в рамки, взнуздывает, вводит, именно, «в мерный круг» — «укороченной уздой». Помните — «Кобылица молодая...»! [670]
Я ныне уже «старый мерин» — и все же перекипаю-вскипаю порой, и мне нужен «мерный круг» и «укороч<енная> узда», — для, благословясь, приступа к 3 ч<асти> «Путей». Они уже требуют, — «кончай же!» «Пора, мой друг, пора... — Покоя сердце просит...» [671]
Как-то одна старушка слезно вопросила старца Варнаву: «Ба-тюшка... да когда же успокоюсь-то, ми-лы-ый..?» — «А вот, родимая, успокоимся, как пропоют над нами «Со святыми упокой...» [672] — ответствовал.
А пока никакие «упокой» не сдержка: только-только пропели Евлогию, как — раскол... да ка-кой!… — ожидается. Назначен Серафим, а его ни пастыри, ни больш<ая> часть пасомых не желают принять: «пусть служит, а поминать его не будем». Сейчас это очень всех взбудоражило. Вчера с амвонов объявлялось от арх. Владимира: «назначен митр. Сераф<им> Главой Зап<адно>-Русск<ой> Ц<еркви>. Принимаем к сведению, не к исполнению». Тел<еграм>ма от Патр<иарха> Константинопол<ьского>: «едет из Лондона Германос... расчленит все». Германос — ломать нос?.. кому?.. Смута. Вот уже именно — «вся — туман»… И все — туман. Я зрю. Нет сил, ни воли — входить: у меня толкающее: пора заканчивать, «не вдавайся».
Но... молю: отзовитесь или — прояснитесь. У меня один в мире друг, Друг — Вы, (кроме — дружки — О<льги> А<лександровны>! — (но она — дадена мне Мил<остью> Божией — для руководительства в творч<еском> пути: так задано.) И Вы забыли меня. За что?! Я оч<ень> мнителен... думаю, как погрешил, чем?!…
Ну, к<а>к Вам Господь на душу положит... Напишите, хотя бы, что Наталия Николаевна выздоравливает, оправилась, и Вы — покойны. Тогда я б<уду> покоен.
Ваш всем сердцем. Благодарю за все.
Ваш Ив. Шмелев.
414
И. А. Ильин — И. С. Шмелеву <26.VIII.1946>
26 VIII 1946
Милый и дорогой Иван Сергеевич!
Ради Бога, не беспокойтесь и не огорчайтесь. Я почти уже выходил Наталию Николаевну, но с середины июля начал изнемогать сам и к концу июля изнемог от перенапряжения. Уход, кухня, провизия, посетители, очень трудная корректура моего немецкого Гегеля (420 стр.), очередные работы для заработка, тревога о друзьях по всем направлениям (Австрия, Герм<ания>, Франция), налаживание им помощи и паспортов. Все не катастр<офическое> откладывалось. С конца июля доктор велел мне лежать quantum satis. [673] Вот и все. И отсюда «молчание» мое. 9 авг<уста> я послал Вам рукопись моей книги, заказным с приложением записки для франц<узской> цензуры. Дошла ли? О прочем вижу, что дошло; и слава Богу. Пушкинскую речь не посылаю. Она была Вам послана в 1937 году и где-нибудь у Вас стоит на полочке. 10 глав (новых) Лета Господня дошли до нас. Я читал их больной Наталии Николаевне по вечерам, и мы оба отводили тем душу. Спасибо! Мне очень трудно ответить подробно на Ваши чудесные и богатые письма. Надо оправдаться и отдохнуть. Одно скажу: по поводу глаза обратитесь к хорошему гомеопату (потихоньку от Вашего аллопата!). [674] Аллопаты многого не знают. Ваша ясеневая настойка помогла мне, спасибо. Но теперь уже и другим. С начала сентября уедем на отдых, вероятно в горы. Оттуда напишу лучше.
Обнимаю Вас. Нат<алия> Ник<олаевна> шлет серд<ечные> приветы. О церк<овных> делах знаю подробно от Карташева.
674
аллопатия (