30 августа вышел мой Гегель по-немецки (с опозданием на 25 лет). По объему сокращен, по литературе удвоен, снабжен рисунками, изображающими наглядно — «неизобразимое философское». Издан оч<ень> хорошим бернским издательством. Издано превосходно. Большой формат, толстый том, 432 страницы. По предвар<ительной> подписке 28 шв<ейцарских> фр<анков>. После выхода 32 фр<анка>. Подписка (при полном неучастии Герм<ании>, Австрии и всей Вост<очной> Европы) дала 170 экз<емпляров>. Это успех. Посмотрим, что дальше. Курьез в том, что первые две хвалебные рецензии уже напечатаны на обложке книги:
1) Проф. Бубнова [690] в Гейдельберге от 1927 г. 2) Б. Яковенки [691] в Праге от 1943 г. Третья уже была в Neue Zürich<er> Zeitung, теперь.
А за лето я написал по-русски (и теперь заканчиваю) Das verschollene Herz. Все обрусилось, оправославилось и углубилось. Хочу назвать обратно: Живое сердце. По-английски эта книга должна выйти зимой в USA.
Дорогой мой! Как идут Ваши Пути по-французски? Как подвигается второй том Лета Господня? Главы из него, присланные Вами, я читал Наталии Николаевне вслух в самый разгар ее болезни, по вечерам. Было утешительно, ласково, по-русски светло и по-русски скорбно.
Господи! Как нам достать русского издателя?! Молюсь об этом каждый день.
Очень мучает нас Föhn... Это ветер с гор, несущий с собой какие-то, туземцами доселе неисследованные, электр<ические> заряды, изнеможения и боли. В этом году (от солн<ечных> пятен) он почти не прекращается (за лето 5 дней без него). Что он делает? Слабость, сонливость, перебои в сердце, болят все нервные узлы; давление крови то катастрофически поднимается; то катастр<офически> падает. Больные сердцем и склерозом валяются в припадках или умирают в одночасье. Туземцы лежат с мигренями и в прострации. Изнемогаем!…
Сообщите мне обратной почтой, какое доктора намеривают у Вас давление крови? Мне доктор гомеопат дал удивит<ельное> средство: Scleron швейц<арской> лаборат<ории> «Weleda» в городе Arlesheim. От двух мал<еньких> лепешечек в день давление держится на нормале. Напишите! Сколько у Вас?
Нат<алия> Ник<олаевна> шлет дружеский привет. Я обнимаю.
Ваш ИАИ.
Писал лежа: Föhn! Пишите на Zollikon: акк<уратно> перешлют.
<Приписка:> Ваша ясеневая настойка мне здорово помогла; да уже и не одному мне!
417
И. С. Шмелев — И. А. Ильину <7.Х.1946>
7. 10. 46. 9 веч. Свежо, ясно.
«...Оглянуться не успела, как зима катит в глаза»
Здравствуйте, дорогие-верные друзья! Все сердце — к Вам!
Милый и дорогой друг Иван Александрович,
Сегодня (7.10), в полдень, — ! — отправил Вам, — наконец-то! — заказ<ной> пакет остатних глав 11-й ч<асти> «Лета Господня» (15: XI по XXV). «Ныне отпущаеши...» Вложился, как «Кривая», когда — домой. И… — … «Что ж непонятная грусть...»? «Исполнен долг, завещанный от Бога мне, грешному...» Тру-дно было. За 16 дней переработал и перебелил 169 страниц! Ле-кор! [692] Нагонял месяцы, взятые и недугом, и прочим. Нагнал, обошел на финише, как «Соловей» морозовский из «Путей Неб<есных>». Но глаз еще в почёсе, порой зело (вот и сейчас) донимает.
«Суди меня, судия неправедный...» Остро. Нет, праведный. Мне-то уж грех пенять. Третий раз перечитывал гениальный диагноз и анатомию Ваши. Ваша «Эстетика» — вошла монументально в теорию словесности и искусства. Не вошла, а вступила и... — «посторонились все другие народы...» — почти по Гоголю. Ваше Искусство должно быть ведомо миру. Позор — не узнать его. Не знать его! Это совершенно исключительное, исключающее... Как четко теперь видишь — и раньше видел! — пигмеев-лилипутов с перышками... — эти немытые рыла, все это поганство, недотепство, безграмотство, и притязание — учить! — всех этих критиков «лавочки» и со скамеечки приготовит<ельного> класса! Говорю обо всех, не токмо о наших, «насих», но и — с того и другого материка. Иван Александрович! верю, что ни на миг не придет Вам на мысли, что Ш<меле>в говорит все это... «про домо суа». [693] Клянусь: сознание, перед своим словом-мыслью-чувством ответственность — говорят тут. Чем больше вчитываюсь — больше постигаю, как верно, необманно было первое впечатление. И — преклонился не только перед дарами, Вам доверенными от Судии Верховного, Даятеля талантов, но и перед тем, особенно, как, как эти таланты пущены в оборот... Преклоняюсь перед мыслью и сердцем человека. Нет вопроса тут... — Вы — совершенно особенный, единственный во всем мире, Учитель — Мэтр Творчества. Километр!.. — воистину. Вас надо вкушать, смаковать, как предельно-выдержанное вино, чтобы внять «букет» — мысли, образы, чуянья, намеки... указанья. Вы сумели дать то, чего никто не дал: явно связать земное с космическим, обнаружить эту непостижимую, невидимую «пуповину»… и заставить озирнуться и радостно вострепетать. Вы своею «эстетикой» торите для мира пути к Богу, как ни один из современных, — и не только совр<еменных> «богословов». Незримые россыпи богатства, неоглядные. И — в какой же словесно-четкой оправе! На Вас бу-дут учиться... — но этому нельзя выучиться! — поколения и наших, и ненаших. «Памятник» воздвигнут. Вокруг будут крутиться, колебать «с детской резвостью...» — так собаки и вкруг «Пушкина» крутились... и не только собаки... — и что-то брать. И немногие лишь постигнут всю глубину и всю высоту, и всю правду. Но эти немногие посеют отборные Ваши семена. И новая веха будет поставлена. Она уже поставлена, — увидь и руководись ею. Вы все опрокинули и перевернули в приемах критики. И вот теперь, я, неуч, постигаю, что такое та чудесная загрунтовка, на которой выписали Вы свою картину: Ваше великолепное образование, — философское, правоведческое, богословское, эстетическое... уни-вер-сальное! — при Вашем уме, вдохновении, труде чудесном, — при Вашем творческом, гениальном Даре! Не «акафист» это, а — радостная молитва, молитва благодарения за то, что суждено мне было быть современником Вашим, земляком, дружкой и другом. Благодарю Господа.
690