Олёль моя, ты мне _д_а_н_а_ Ею. Я знаю. Она так меня _ж_а_л_е_л_а! Это она тебе внушила — 9-го VI. 39! По моей мольбе — взять меня. Я погибал, я так остро чувствовал одиночество, я плакал, руки ломал, сидя на кровати.
И ты ответила: «нет, Вы не одиноки!» Ты _т_о_г_д_а_ еще отдала мне себя. Как бы сказала: «Я — с тобой». Это смысл твоего отклика. И — ты со мной. Все равно, вдали — со мной. Ты полюбила меня, созданного живым воображением, ибо ты — _Т_в_о_р_е_ц, Оля. Ты — дар.
Ольга, нет, не упрекай себя за «порыв жертвенности»! Это — истина, это — любовь, до отдачи себя. Ты думаешь — не оценил я? О, как оценил! Я _в_с_ю_ тебя знаю. И я после этого — потонул в тебе, если бы ты знала — как оценил! Нет, тут бы мне не пришлось идти на компромисс, — тут никакого компромисса: я принял бы твою «отдачу», как святое! Ибо тут — _в_с_я_ любовь. И мы были бы правы перед совестью. Тут — живая правда. Не стыдись, Олёль, — это — чистое _у_в_е_н_ч_а_н_и_е_ любви, это — завоеванное страданием, огромным твоим страданием. Не бойся страсти, ее выражения в тебе, от моих писем. Это — счастье, пусть _с_у_х_о_е. Знаю всю жизнь твою, — ты — _г_е_р_о_и_н_я, ты — _с_и_л_а_ поражающая. Ты — Святая. Ты вся — отдача, вся — любовь, вся — жертва. Вся — во-имя!
Боже, какая же величественная твоя жизнь! Не жизнь, а — _Ж_и_т_и_е. Ольга, я необычайно счастлив, найдя _т_а_к_у_ю. Встретив — _т_а_к_у_ю! Я преклоняюсь, молюсь на тебя, Оля. Ты должна быть счастливой! Как — не знаю. Ты должна. Что моя любовь?! Если бы вылилась она — в твое счастье! Но она — так бессильна — дать счастье! Твои переживания — счастье! Большего ты достойна. Как мне дать тебе — это большее?! Не знаю. Для меня — одно такое письмо, — а ско-лько их! — счастье. Люблю тебя, бесценная моя, та-ак люблю — до сладкой истомы, боли, крика беззвучного, — мольбы — Оля, Оля… приди, дай мне себя, я как святое тебя приму, приникну, — приму, как святой дар, как небесный дар, Оля… как милость Господа. Я как бы приобщусь тебе, взгляд твой волью в себя, дыхание волью, ослепну от твоего видения-образа, святая моя Дева, — ты для меня святая Дева, да, — чистая, нетленная. Твой локон — так он вьется в сердце, нежный, легкий, светлый, Олин локон, — бессмертная реликвия! Целую — и мне сладко, будто тебя, всю, в себя вбираю, _в_л_и_в_а_ю_с_ь_ в тебя, в твою кровь вливаюсь, в теплоту твою, — как ее чувствую! как осязаю, как льну к тебе, родной, милая теплынька! Оля, Олёк, Ольгуна… губки дай, и глазки… милые такие, в синеве, — вся — Небо, Свет голубой мой, мой цветок далекий. Оля… О-ля! Хоть во сне явись, и поцелуй, и приласкай, и — пожалей. Дана — и не дана мне! — а вся даешься, вся стремишься, как и я к тебе. Молись, родная детка… а, вместе стали бы молиться, как молиться! В бреду я… Оля, ночь сейчас. Один я, как и ты… — Мамино письмо — прекрасно. Как она тебя любит, и как — умна! Целую глаза твои — бессмертные. Твой Ваня, — вечный, твой. И — верный, знай всегда!
Почему должна ты решить (о встрече): тебе видней, может ли это скомпрометировать тебя!
И. С. Шмелев — О. А. Бредиус-Субботиной
22. XII.41[100]
Нежный цветочек — Олечек мой, — мне 3 письма закрытых — больших вернули, — из-за любительских снимков — совсем маленьких! Я как-бы услыхал твою просьбу и послал себя (на могилке и на даче159) по 3 фото в каждом письме. Я шлю письма, т. к. одно очень для тебя важное, — начало истории Даши. Оля, можешь ли ты во мне сомневаться?! Знай же: ты в моем сердце, и это сердце станет — святилище, и ни-кто отныне — будь хоть раз-Клеопатра! — не может войти в него. Я всегда был «однолюб», — других женщин — и просто «мяса» для меня не существовало. Разве тебе не ясно, — по моим книгам хотя бы, — что я строг к себе?! Разве могу я двоиться?! Ты пишешь про Hélène!160 Мне смешно и горько. Ты — для меня — Светлая, Царица… — разве «бабы» могут быть рядом? Никогда в жизни моей я не опускался до похоти — пошлости. Это ты увидишь из истории моего «искушения» — с Дашей. Ах Олёк… — или тебя дождусь — всей, или — с тобой в сердце — пребуду, тебя достойным! Целую.