С брандвахты «Эльба-1» к нам на борт поднялся лоцман. Нейверк, Брунсбюттельког… Когда прошли Вильком-Хёфт в Шулау, начало смеркаться. Показались огни Бланкенезе. Я поднялся на верхнюю площадку, радуясь свиданию с ганзейским городом. Альтона. Пестрый отблеск реклам Реепербана. Цементная статуя Бисмарка (самый большой из всех Бисмарков!) освещена прожекторами. Сзади нагло пялится в небо дом прессы — резиденция газетного короля Акселя Шпрингера.
Всего в нескольких шагах отсюда, на углу, есть старый дом, который я никогда не забуду: Блейхенбрюке, 10. В окнах первого этажа с утра и далеко за полночь всегда горел яркий свет. Там помещалась редакция «Гамбургер Фольксцейтунг». Раньше, во время моих путешествий, о которых я писал репортажи, она была моим гамбургским домом.
Что бы я рассказал вам, дорогие товарищи из «Гамбургер Фольксцейтунг», если бы завтра утром мы могли где-нибудь встретиться? Сначала я рассказал бы, как возмущен кратким газетным сообщением, которое прочел в черную пятницу июня 1956 года: «Здание и имущество органа КПГ «Гамбургер Фольксцейтунг» конфискованы полицией». Я представил себе тогда, как пинком ноги открывали стеклянные двери в ваши комнаты, как грубые руки перерывали бумаги на ваших столах, на которых так трудно было соблюдать порядок. Я видел, как вы стояли рядом, с трудом сдерживая себя, со сжатыми кулаками в карманах. Я был с вами, когда в сопровождении полицейских вы вынуждены были покинуть редакцию, где много лет подряд работали больше двенадцати часов в сутки.
В этот день мне казалось, что я утратил часть родины. Мы каждый раз с облегчением вздыхали, когда после рейдов по Гамбургу снова оказывались в одной из ваших комнат и могли поговорить о своих впечатлениях. Со временем мы даже полюбили все, что было связано с вашей редакцией. Читая сообщение о конфискации имущества, я почему-то сразу же вспомнил о маленькой старомодной кофеварке в темной кухне. Надо было опустить двадцать пфеннигов за чашку кофе (иногда во всей редакции ни у кого не находилось мелочи), затем с силой повертеть ручку и подставить взятые на прокат чашки. Неужели и их конфисковали «в пользу правительства»?
Вы всегда приветливо беседовали с нами, давали советы, объясняли непонятное, не прекращая при этом читать корректуру. Нам было стыдно, мы видели, что каждый из вас работает за троих. Это не мешало вам делать превосходную газету, которой могли бы позавидовать многие наши органы печати. Она была смела, нападала на противников и разоблачала их, но не боялась критиковать и свои ошибки, была понятна гамбургским рабочим. Ее любили и много читали, об этом говорит сбор денег на новую наборную машину. Двадцать одну тысячу двадцать две марки пятьдесят пфеннигов собрали гамбургские рабочие по грошам, чтобы их газета стала лучше и выходила быстрее! Деньги давали люди вроде старой разносчицы, которую мы встретили однажды утром у редакции. Эта шестидесятипятилетняя женщина жила с мужем-инвалидом на жалкую пенсию. Ежедневно приезжала она на велосипеде в редакцию’, затрачивая час на дорогу, и возвращалась с пачкой газет, а шотом обходила сотни лестниц, чтобы разнести «свою» газету. И все это безвозмездно! Жадно расспрашивала она нас о жизни в ГДР. Для нее мы были люди из страны, где мечта ее жизни, коммунизм, постепенно становился действительностью. Она относилась к нам с беспредельным уважением, а мы от этого испытывали чувство неловкости. Ведь самоотверженная борьба гамбургских товарищей и их работа заслуживали куда большего уважения: под надзором неусыпной аденауэровской полиции они выпускали хорошую коммунистическую газету.
Почти у каждого из вас был в кармане приговор суда: «За оскорбление канцлера», «За высказывания, противоречащие конституции» и т. п. Мы узнавали об этом совершенно случайно, когда вы с необычайной небрежностью обсуждали, когда и кому отправиться в тюрьму так, чтобы редакция могла продолжать работу. А каким чувством юмора надо было обладать, чтобы, не обращая внимания на все издевательства власть имущих, говорить: «Если нагрянет полиция, мы спрячемся в архиве. Там еще никогда ничего не удавалось найти!» Но в тот черный день это вас не спасло.
Вот что я бы вам рассказал! Может быть, я вспомнил слишком много мелочей, но именно они укрепляли уверенность в непобедимости нашего общего дела. Эта уверенность давала вам силы со смехом говорить, показывая на строительную площадку напротив ваших окон, — там строилась теперешняя резиденция Акселя Шпрингера: «Смотри, там будет новое здание для нашей редакции!» Я уверен, что когда-нибудь вы будете выпускать большую газету для гамбургских рабочих в высоких светлых комнатах, где не нужно будет целый день работать при электрическом свете, а в уютном буфете будет урчать современная кофеварка.
Но, дорогие друзья, «Хиддензее» простоит в порту только одну ночь. За эти немногие часы едва ли удастся увидеть Гамбург Эрнста Тельмана. Самое большее, что мы успеем, — это сделать несколько моментальных снимков обратной стороны жизни портового города.
НОЧЬ В САНКТ-ПАУЛИ
Что делает моряк, когда его судно приходит в воскресенье вечером в Гамбург? Если он свободен от вахты, он быстро надевает свой лучший костюм, засовывает в карман энную сумму денег и первым же паромом отправляется к причалам.
А что делает пассажир, едущий на этом судне? Он следует примеру моряка, хотя знает, что его ждет на Реепербане и Гроссе Фрейхейт. Какой турист, будучи в Париже, не посетит хоть раз площадь Пигаль! Мода всесильна!
При входе в порт мы слишком замечтались и не успели на паром, на который сели моряки с «Хиддензее». Мы их встретим где-нибудь в Санкт-Паули. На пути туда надо миновать Гербертштрассе. Проход в этот мрачный переулок третьеразрядных проституток все еще забит досками, но на них вместо таблички «Off limits»[1] мелом написано по-немецки: «Молодежи вход запрещен!» В витринах в свете то вспыхивающих, то гаснущих ламп, разжигающих любопытство, предлагается плоть, более или менее прикрытая, на все цены. Может ли быть более наглядное доказательство того, что в условиях существующего здесь строя человек не что иное, как товар?
У выхода из гетто проституции какой-то находчивый делец установил автомат, около которого можно одеколоном помыть руки. Надпись говорит о юморе владельца: «Сейчас это нужнее, чем когда-либо».
Деревянное здание паноптикума на Реепербане с плюшевыми занавесками еще несколько лет назад сохраняло какое-то очарование, присущее ярмаркам нашего детства с их комнатой ужасов, каруселями, тиром, запахом нафталина. Сейчас оно модернизировано, стерилизовано и похоже на банковское здание из стекла, бетона и штукатурки. На этом фоне безвкусные восковые фигуры выглядят еще парадоксальнее. В их расстановке ничего не изменилось. Часто приходится догадываться, кого изображает та или иная фигура. Новых очень мало: Эрхард, курящий сигару, Фредди Кинн, Вилли Брандт, Софи Лорен с Карло Понтн. Нам жаль пятнадцати пфеннигов, заплаченных за вход.
В пути
Гроссе Фрейхейт ослепляет изобилием света на малом пространстве. Сверкающий пестрый вихрь огней. Каждый предприниматель хочет уничтожить конкурента яркостью и размерами рекламы.
Такое же соревнование идет и между пестро одетыми портье. Их задача — ловить посетителей. Стоит чуть дольше задержаться у витрины, портье тут же шепчет, понимающе подмигивая: «Сегодня даже без фигового листка!» Их предложения и обещания обычно еще более откровенны и не поддаются передаче. Цены на пиво также определенны: от трех до девяти марок бутылка!
Мы решили не оставлять денег у этих жуликов, а просто пройтись и посмотреть. Почти все кабачки, в которые мы заглядываем, пусты. И это в воскресный вечер! У стойки бара, потягивая пиво, с усталым видом сидят таксигерлс и исполнительницы стриптиза. Увидев нас в дверях, одна из них сейчас же выходит на танцевальную площадку и начинает раздеваться. Как только мы поворачиваемся к двери, она тут же прекращает представление и снова подсаживается к стойке.