Политический контроль над войной в Европе
Эти новые, более совершенные военные силы использовались для устранения соперников, которые по-прежнему полагались на менее дисциплинированные и криминальные (а следовательно, ненадежные в военном отношении) силы. Поэтому правители или военачальники, которым удавалось создать столь дорогостоящие военные организации, были в состоянии завоевывать, контролировать и умиротворять крупные территории[79]. Например, в Англии, которая некогда была ареной почти непрерывного внутреннего вооруженного конфликта, в дальнейшем возобладали организованные вооруженные силы, и на протяжении последних примерно 350 лет в стране фактически не было гражданских войн.
Процесс становления организованных армий, в свою очередь, привел к созданию государственной системы. Цитируя Блаженного Августина, если бандитизм «достигает таких масштабов, что охватывает целые страны, основывает постоянные поселения, добирается до государств и подчиняет людей, имя ему – царство». Чарльз Тилли описывает этот процесс так: «С 1648 года, если не раньше, в конце войны все сильные европейские государства временно сходились для ведения переговоров относительно границ и правителей недавних враждующих сторон. С этого момента крупные реорганизации европейской государственной системы происходили рывками – при урегулировании последствий крупных войн. Из каждой большой войны в целом выходило меньше национальных государств, чем входило в нее»[80].
Бандитизм, пиратство, а также организованная преступность и душегубство, конечно же, никуда не делись, однако новые – более крупные и более эффективные – государства были куда устойчивее, так что немногочисленные группы вооруженных головорезов попросту не могли представлять угрозу их существованию. Если прежде бандиты становились военными лидерами, то теперь они представляли собой всего лишь криминальные группы, скорее причинявшие государству неудобство, нежели выступавшие риском для его стабильности, не говоря уже об угрозе для его выживания.
Кроме того, по наблюдениям Тилли, «формирование системы государств, разделение военного образа жизни и гражданского и разоружение гражданского населения – все это обострило различия между войной и миром». Таким образом, война (и, соответственно, мир) оказалась под тем или иным контролем: у нее были четкие начальные и конечные точки, а государства гораздо тщательнее взвешивали все «за» и «против», рассматривая возможность вступления в войну. Поэтому Пауль Шредер, отчасти опираясь на наработки Хайнца Духхардта, отмечает появление в XVIII веке «у субъектов, участвующих в международной политической игре, способности упорядочивать свои взаимоотношения и систему в целом, дабы избегать войны или сокращать ее масштабы, увеличивая возможность мирных решений». Шредер выдвигает следующую гипотезу: «В целом применительно к международной политике XV, XVI и XVII веков можно утверждать, что большинство потенциальных войн превращались в реальные, а большинство кризисов в сравнительно короткое время оборачивалось войной». Однако в XVIII и XIX столетиях все активнее «наблюдается возникновение более стабильной и всеобъемлющей государственной системы, в которой не только присутствуют постоянные игроки, более эффективные и общепризнанные правила, практики и институты, но и появляется более значительный потенциал управления международной политикой с избеганием открытых войн. Большинство войн, назревавших в XVIII веке, в итоге так и не начались, а в следующем столетии эта тенденция усилилась: большинство кризисов так или иначе получали успешное разрешение». По наблюдениям Джека Леви и его коллег, «на смену характерным для Средневековья войнам, которые затевались из соображений личной чести, мести или обогащения монархов и аристократов… все больше приходило применение силы в качестве инструмента воздействия для достижения политических целей»[81].
По мере перехода войн под политический контроль они стали происходить реже. Но при этом, как отмечает Тилли, «война становится более интенсивной и разрушительной – начавшись, продолжается дольше»[82]. Эти обстоятельства могли усиливать осторожность правителей в решении вопроса о вступлении в войну. В промежутке с 1815 по 1854 год, после череды затратных войн континентального масштаба, Европе удалось вступить в беспрецедентную эпоху почти полного отсутствия международных военных конфликтов, а затем, с 1871 по 1914 год, состоялся еще один период почти полного затишья, который был еще продолжительнее. По наблюдению Эвана Льюарда, несмотря на эпизодические гражданские войны, эти два продолжительных периода мира в Европе продемонстрировали впечатляющие перемены в сравнении с предшествующими эпохами, когда крупные государства постоянно воевали друг с другом[83].
79
Tilly 1985, 178. О так или иначе связанном с этим процессом и установленном позже контроле государства над каперством, пиратством и компаниями вооруженных наемников см. Thomson 1994.
80
Августин цит. по: Kalyvas 2001, 105 [В российском издании трактата «О граде Божием» (Блаженный Августин. Творения: В 4 т. Т. 3: О Граде Божием. Книги I–XIII. СПб.: Алетейя; УЦИММ-Пресс, 1998) этот фрагмент из кн. 4 гл. 4 трактата «О Граде Божием» выглядит следующим образом: «Когда подобная шайка потерянных людей возрастает до таких размеров, что захватывает области, основывает оседлые жилища, овладевает городами, подчиняет своей власти народы, тогда она открыто принимает название государства»]. См. также Tilly 1985, 184.