Если Британская империя в целом считалась могущественной и процветающей державой, то правительство Асквита называли откровенно слабым. Оно явно не справлялось ни с масштабными протестами в промышленной области, ни с ольстерским безумием. Ему оказались не по зубам даже суфражистки, громко требующие избирательного права для женщин. Активистки били окна по всему Лондону, выжигали кислотой лозунги на полях для гольфа и устраивали голодовки в тюрьмах. В июне 1913 года, кинувшись под копыта королевской лошади на дерби, погибла суфражистка Эмили Дэвидсон. За первые семь месяцев 1914 года они подожгли 107 зданий.
Критикующие Асквита не учитывали одного очевидного факта: не было никого, кто мог бы сдержать мощные социально-политические силы, сотрясавшие Британию. Джордж Дейнджерфилд писал: «Мало кому из премьер-министров за всю историю страны выпадало столько испытаний за такой короткий срок»{68}. «Стране грозит революция», – высказался в разговоре с Уилфридом Блантом выдающийся сторонник ирландского самоуправления Джон Диллон{69}.
Внутренние проблемы Британии сильно влияли на международную репутацию: видно было, что великая демократия переживает упадок и разложение. Союзницы Британии, Франция и Россия, цепенели в ужасе. Предполагаемые враги – в частности, Германия – с трудом верили, что бьющаяся в таких конвульсиях страна (где даже небольшую армию раздирали разногласия) способна угрожать их континентальному владычеству и амбициям.
2. Военные планы
Многие европейцы предвидели (с разной степенью воодушевления), что рано или поздно два противоборствующих альянса сойдутся в поединке. Войну на Континенте не считали чем-то немыслимым, наоборот, она виделась крайне вероятным и приемлемым исходом международных трений. В Европе насчитывалось 20 миллионов кадровых военных и резервистов, и у каждого государства имелись планы, как их можно использовать в чрезвычайных обстоятельствах. Все стороны предпочли бы атаковать первыми. Полевой устав британской армии за 1909 год, главным автором которого был Дуглас Хейг, утверждал: «Убедительной победы в бою можно достичь лишь решительным наступлением». В феврале 1914 года российская военная разведка передала своему правительству два немецких меморандума, где обсуждалась необходимость подготовки общественного мнения к войне на два фронта. Третья участница Тройственного союза, Италия, номинально должна была сражаться на стороне Германии и Австрии, а значит, Франции следовало сосредоточивать войска не только на границе с Германией, но и на юго-восточных подступах. Однако европейские державы (не исключая саму Италию) не могли сказать наверняка, что будет делать Италия в случае войны. Ясно было только, что Рим в конечном итоге поддержит того, кто пообещает удовлетворить его территориальные амбиции.
В 1906 году начальник штаба немецкой армии Гельмут фон Мольтке унаследовал от своего предшественника графа Альфреда фон Шлиффена планы по массированному вторжению в северную Францию в обход Парижа, чтобы разбить французскую армию прежде, чем в войну вступит Россия. На протяжении всего XX века именно вокруг шлиффеновской доктрины разворачивались дебаты о том, могла ли Германия выиграть войну в 1914 году. Уверенность немецких властей, что они смогут развязать общеевропейский конфликт, основывалась целиком и полностью на этой концепции – или, если точнее, на ее интерпретации Мольтке.
Кайзеру нравилось делать вид (иногда успешно), что он правит Германией безраздельно. Назначенный им канцлер, либерал-консерватор Бетман-Гольвег, исчерпал все свое влияние, изо всех сил пытаясь укротить все более враждебный рейхстаг. Однако могущественнейшей фигурой в вильгельмовской империи был Мольтке, под командованием которого находилась самая устрашающая военная сила Европы. Он мало походил на типичного генерала – исповедовал христианскую философию, играл на виолончели и временами впадал в глубокую меланхолию – его прозвали «der traurige Julius», «печальный Юлий». Не вызывала сомнений его любовь к жене, которая поощряла увлечение мужа потусторонним миром, спиритизмом и оккультными науками. Мольтке считал, что занимает высочайшую должность на свете. Он и его армия не держали ответа ни перед одним политиком, только перед кайзером.
Генеральный штаб, над которым он начальствовал, был самым авторитетным ведомством в Германии. В здании на Кенигсплац в Берлине, где квартировал и Мольтке с семьей, трудились 625 сотрудников. Система безопасности была строжайшей: никаких секретарей и клерков, все документы подписывали штабные офицеры. Утром после ухода уборщиц ни одна женщина, кроме Элизы Мольтке и ее горничной, в здание не допускалась. Каждый год после подписания нового плана мобилизации экземпляры устаревшей версии тщательно уничтожались. К новым технологиям штаб практически не приобщался: автомобилями не располагал, даже в могущественном железнодорожном отделе имелась всего одна пишущая машинка, срочные телефонные звонки делались из единственного автомата в коридоре. Не было столовой, большинство офицеров приносили обед с собой и съедали на рабочем месте, притом что трудовой день длился от 12 до 14 часов. Каждого сотрудника Генерального штаба приучали к мысли, что он представитель священной элиты, подчиняющейся строгим нормам поведения: например, офицерам не позволялось появляться в баре, облюбованном социалистами.