Итоги
По словам Михайловского-Данилевского, действия Витгенштейна «имели великое влияние на общий ход войны. Непосредственным следствием поражений, нанесенных им маршалу Удино, было то, что Макдональд… принужден был остановить покушения свои против Риги и что Сен-Сира отрядили к Двине от главной неприятельской армии». Итак, Витгенштейн, с одним корпусом «удержал три французских корпуса и приобрел над неприятелем столь великое нравственное превосходство, что Наполеон отказался от наступательных движений на правой стороне Двины, предписывая маршалам только удерживаться на ее берегах и охранять путь его сообщений». Не пользовавшийся до этого широкой известностью, «Витгенштейн вдруг явил в себе России неодолимого защитника… в то время как Барклай-де-Толли и князь Багратион почитали себя счастливыми, что корпуса их армий не отрезаны, и свое торжество полагали в удачном отступлении». «Витгенштейн один действовал с такой решительностью, что три находившихся против него неприятельских корпуса не успели подвинуться ни на шаг вперед и были обречены Наполеоном на бездействие». «Витгенштейн был единственным утешением Отечества. Благодарная Россия с восторгом приветствовала своего героя… лестным названием “Защитника Петрова Града”».
Если в официальной (дворянской) историографии наблюдалось непомерное возвеличивание роли Витгенштейна, то в советской (марксистской) литературе поначалу возобладала прямо противоположная тенденция. До неприличия поверхностными и необъективными были суждения о сем предмете «столпа» советской науки Е.В. Тарле. По его словам, «Витгенштейн был полководцем очень посредственным и нерешительным, к тому же ответственная роль защитника Петербурга сильно его подавляла»; «никакой настоящей победы, о которой трубили в Петербурге и в Англии, Витгенштейн над маршалом Удино не одержал». После Полоцкого сражения Удино долго стоял в бездействии, но и «корпус Витгенштейна не подавал особых признаков жизни, довольствуясь больше обсервационной, чем непосредственно активной ролью».
По словам Бескровного, «план Наполеона оттеснить или уничтожить войска Витгенштейна не был выполнен. Русский корпус сковал действия трёх французских корпусов, ослабив таким образом главную группировку войск противника. Наполеон вынужден был отказаться от активных действий на правом берегу Двины и ограничиться задачей удерживать этот важный рубеж». Троицкий пишет, что «генерал Л.-Г. Сен-Сир» у Полоцка взял верх над Витгенштейном и «отбросил его за р. Дриссу с большими потерями… Правда, развить свой успех Сен-Сир не сумел, но инициативу у Витгенштейна он вырвал». Шишов пишет, будто сражения при Клястицах и Полоцке «привели императора французов к мысли отказаться от наступательного движения на столицу России».[210]
Все указанные выводы грешат откровенными передержками, вытекающими из того, что их авторы плохо знали иностранные источники. Мы имеем перед собой классический пример двух «крайностей, которые сходятся», а именно в том, что обе они необъективны.
1) Никакого «великого влияния на общий ход войны» тогдашние действия Витгенштейна, конечно же, не имели — Наполеон как преследовал 1-ю и 2-ю Западные
армии, так и продолжал двигаться вслед за ними вплоть до Москвы. 2) Явным преувеличением является тезис, будто Витгенштейн сковал действия трёх французских корпусов, ослабив таким образом главную группировку. Во-первых, из трёх дивизий 10-го корпуса была отвлечена к Динабургу лишь одна, причём задолго до поражения Удино; к тому же, этот корпус изначально должен был не следовать за главными силами, а заниматься осадой Риги, чего не случилось. Но «виновником» этого был вовсе не Витгенштейн (оставивший здесь всего 4 эскадрона), а бескрайние российские просторы. Во-вторых, оставление 2-го корпуса на Двине ровно настолько же ослабило наполеоновскую армию, насколько отделение 1-го корпуса — русскую. В-третьих, отделение от «Великой армии» 6-го корпуса было не великой для неё потерей — если даже на дороге до Полоцка он без единого выстрела лишился до 40 % своего состава, то нетрудно представить, в каком состоянии он добрался бы до главной армии, а потому вряд ли бы он «пригодился бы при Бородине». При этом историки не знают, что самую боеспособную часть 6-го корпуса — дивизию лёгкой кавалерии — Наполеон забрал с собой, и она оказала ему немалые услуги, в частности, в Бородинской баталии. 3) Заявления о том, будто бы под влиянием успешных действий Витгенштейна Наполеон отказался от наступления на Петербург и ограничился обороной линии Двины, свидетельствуют лишь о том, что их авторы плохо представляли себе намерения императора на этом театре войны, которые как раз и заключались в том, чтобы нейтрализовать корпус Витгенштейна. 4) Силою своего «богатого воображения» приписав Удино совершенно нереальные задачи, и уличив его в их невыполнении, эти авторы приписали «успех» Витгенштейну. Конечно, во время самой войны, от страха и от неведения, современники присвоили генералу почётный титул «Защитника града Петрова», но историки-то должны знать, что тогда император французов вовсе не собирался наступать на Петербург.[211] 5) Не выдерживает критики и заявление, будто в тот момент Витгенштейн был «единственным утешением Отечества» — для историка непростительно забывать о том, что первую крупную победу над неприятелем одержала 3-я армия генерала А.П. Тормасова в Кобрине 15/27 июля.[212]
210
Михайловский-Данилевский. 151-52; Тарле. 66–67; Гарнич. 80; Бескровный. 330; Троицкий. 206, 225; Шиканов. 279; Отечественная война. Энциклопедия. 347; Шишов. 150, 152. Поясним неведающим, что Гувьон, это не имя, а настоящая фамилия человека по имени Лоран. Художник Лоран Гувьон прибавил к фамилии отца псевдоним своей матери «Сен-Сир», что звучало, как «Святой государь» (Pigeard A. Les etoiles de Napoleon. Paris, 1996. P. 62; Шиканов. 51, 58).
211
В этой связи язвительный Ермолов заметил, что Витгенштейн имел повеление прикрывать Петербург, а «если бы неприятель не помышлял о нем, то довольно робости столицы, чтобы предпринять меры к рассеянию страха. Подобные маневры можно по справедливости назвать придворными» (Записки А. П. Ермолова. 131).
212
Антоновский вспоминал, что 9/21 августа в главной квартире 1-го корпуса «было молебствие о победе, одержанной при городе Кобрине генералом Тормасовым над австрийскими и французскими войсками. Но такое известие не совсем радовало нас». Сам же Данилевский писал, что победа при Кобрине «была первой со времени вторжения неприятеля в Россию. Тогда, после беспрерывных реляций об отступлении Барклая-де-Толли и князя Багратиона, в первый раз гром пушек с Петропавловской крепости обрадовал жителей северной столицы. Судьба предоставила Тормасову завидную участь в горестное для России время: первому утешить своих соотечественников радостной вестью» (Харкевич. III. 128; Михайловский-Данилевский. 130).