Выбрать главу

Которой сын писал стихи,

Которого по воле рока

Послал мне жизни бурелом;

Так имя Александра Блока

Произносилось за столом

«Сережей», сыном их: он — мистик,

Голубоглазый гимназистик:

О Логосе мы спорим с ним,

Не соглашаясь с Трубецким,

Но соглашаясь с новым словом,

Провозглашенным Соловьевым

О «Деве Радужных Ворот»,[12]

О деве, что на нас сойдет,

Овеяв бирюзовым зовом,

Всегда таимая средь нас:

Взирала из любимых глаз.

«Сережа Соловьев» — ребенок,

Живой смышленый ангеленок,

Над детской комнаткой своей

Восставший рано из пеленок,—

Роднею соловьевской всей

Он встречен был, как Моисей:

Две бабушки, четыре дяди,

И, кажется, шестнадцать теть

Его выращивали пяди,

Но сохранил его Господь;

Трех лет, ну право же-с, ей-богу-с,—

Трех лет (скажу без липших слов),

Трех лет ему открылся Логос,

Шести — Григорий Богослов,

Семи — словарь французских слов;

Перелагать свои святыни

Уже с четырнадцати лет

Умея в звучные латыни,

Он — вот, провидец и поэт,

Ключарь небес, матерый мистик,

Голубоглазый гимназистик,—

Взирает в очи Сони Н-ой,

Огромный заклокочив клочень;

Мне блещут очи — очень, очень —

Надежды Львовны Зариной.

Так соглашаясь с Соловьевым,

Провидим Тайную весной:

Он — Сонечку, живую зовом;

Я — Заревую: в Зариной…

Она!.. Мы в ней души не чаем…

Но кто она?.. Сидим за чаем:

Под хохот громкий пурговой

Вопрос решаем роковой.

Часы летят… Не замечаем…

— «Скажи, тобой увлечена

Надежда Львовна Зарина?..»

— «Не знаю я…»

— «Быть может?»

— «А?!»

Михал Сергеич повернется

Ко мне из кресла цвета «бискр»;

Стекло пенснэйное проснется,

Переплеснется блеском искр;

Его он сбрасывает кротко

Золотохохлой головой

С золотохохлою бородкой,

Прищурый, слабый, но живой;

И клонит кончик носа снова

В судьбу вопроса рокового:

— «Надежда Львовна Зарина!

Как?!. Воплощение Софии?..»

«В ней мне пророчески ясна

Судьба священная России:

Она есть Львовна дочка Льва;

Лев — символический, Иудин…»

— «Зарин, Лев Львович, — пошлый франт?

Безусый, лысый коммерсант?»

«Вопрос гностически не труден:

Серапис, или Апис, — бык,

Таящий неба громкий зык,

Есть только символ чрезвычайный

Какой-то сокровенной тайны…»

— «Ну, хорошо, а что есть Лев?»

— «Иудин Лев — веков напев»

………………….

Высокий, бледный и сутулый,

Ты где, Сережа, милый брат;

Глаза — пророческие гулы,

Глаза, вперенные в закат:

Выходишь в Вечность… на Арбат;[13]

Бывало: бродишь ты без речи;

И мне ясней слышна, видна:

Арбата юная весна,

Твоя сутулая спина,

Твои приподнятые плечи,

Бульваров первая трава,

И вдруг: как на зеркальной зыбке

Пройдут пузыриками рыбки,—

Меж вами умные слова

И вовсе детские улыбки.

И разговор о сем, о том,

О бесконечности, о Браме,

О Вечности, огромной даме,

Перерастают толстый том;

И на Арбате мчатся в Вечность:

Пролеток черных быстротечность,

Рабочий, гимназист, кадет…

Проходят, ветер взвив одежды,

Глупцы, ученые, невежды;

Зарозовеет тихий свет

С зеленой вывески «Надежды»[14]

Над далью дней и далью лет…

Смутяся уличною давкой,

Смутясь колониальной лавкой,

Я упраздняю это всё:

«Мир — представление мое!»

Ты — пламенный, в крылатке серой

Средь зданий, каменных пустынь:

Глаза, открытые без меры,—

В междупланетную ледынь,

Свои расширенные сини

Бросают, как немой вопрос,

Под шапкой пепельных волос.

Бывало: за Девичьим Полем

Проходит клиник белый рой,

Мы тайну сладостную волим,

вернуться

12

Гностический термин Софии, Премудрости, встречаемый в стихотворении Вл. Соловьева:

«Не Изида Трехвенечная ту весну им принесет, а не тронутая, вечная, „Дева Радужных Ворот“…»
вернуться

13

Улица в Москве

вернуться

14

Писчебумажный магазин на Арбате.

полную версию книги