Граф холодно поблагодарил г-жу де Ребер и собирался уже отпустить ее ни с чем, так как презирал доносчиков, но в душе он был встревожен, ибо вспомнил подозрения, высказанные Дервилем; тут он как раз заметил письмо управляющего, прочитал его, и из того, как управляющий рассыпался в уверениях в преданности, как он почтительно укорял графа в недоверии, которое явствовало из желания его сиятельства лично заняться покупкой фермы, граф угадал правду. «Обычное явление — где богатство, там и взятки!» — подумал он Тогда граф предложил г-же де Ребер несколько вопросов, не столько из желания узнать какие-либо подробности, сколько для того, чтобы за это время лучше присмотреться к ней самой; затем он послал записку своему нотариусу с просьбой не отправлять старшего клерка в Прэль, а приехать туда лично к обеду.
— Если вы, ваше сиятельство, составили себе плохое мнение обо мне из-за того шага, который я позволила себе предпринять без ведома мужа, — сказала в заключение г-жа де Ребер, — то теперь вы должны были убедиться, что сведения о вашем управляющем мы собрали без всяких подвохов; самый щепетильный человек и тот не нашел бы в чем нас упрекнуть.
Госпожа де Ребер, урожденная де Корруа, держалась прямо, как палка. При беглом, но внимательном осмотре граф отметил, что у нее изрытое оспой лицо, плоская и сухая фигура, горящие светлые глаза, прилизанные белокурые кудерьки, озабоченное выражение; что на ней шляпка из выцветшей зеленой тафты, подбитая розовым шелком и завязанная под подбородком, белое в лиловый горошек платье, кожаные ботинки. Граф признал в ней бедную капитанскую жену, немного пуританку, подписчицу «Французского вестника»,[7] женщину, преисполненную всяческих добродетелей, но вместе с тем не равнодушную к доходному месту и зарящуюся на него.
— Вы сказали, шестьсот франков пенсии? — молвил граф, отвечая себе самому вместо ответа на то, что ему рассказала г-жа де Ребер.
— Да, ваше сиятельство.
— Вы урожденная де Корруа?
— Да, сударь, я дворянка, родом из Мессена, и муж оттуда же.
— В каком полку служил господин де Ребер?
— В седьмом артиллерийском.
— Хорошо! — сказал граф, записав номер полка.
Он подумал что, пожалуй, можно доверить управление поместьем отставному офицеру, предварительно справившись о нем в военном министерстве.
— Сударыня, — сказал он, позвонив лакею, — возвращайтесь в Прэль с моим нотариусом, который постарается быть там к обеду и которому я пишу о вас; вот его адрес. Я сам тайно прибуду в Прэль и пошлю за де Ребером…
Как мы видим, Пьеротен не напрасно встревожился, узнав, что г-н де Серизи поедет с ним в почтово-пассажирской карете и что он не велел называть себя. Кучер предчувствовал грозу, готовую разразиться над одним из его лучших клиентов.
Выйдя из трактира «Шахматная доска», Пьеротен увидел у ворот «Серебряного Льва» женщину и молодого человека, в которых опытным взглядом признал пассажиров, ибо дама, вытянув шею, с озабоченным видом явно искала его Дама эта, в перекрашенном черном шелковом платье, светло-коричневой шляпе, в поношенной кашемировой французской шали, дешевых шелковых чулках и козловых полусапожках, держала в руках корзиночку и синий зонтик На вид ей было лет сорок, она не утратила еще следов былой красоты; но ее померкшие голубые глаза и печальный взор свидетельствовали о том, что она уже давно отказалась от радостей жизни И одежда ее и манера держаться — все указывало, что она всецело отдалась своим обязанностям жены и матери. Завязки на ее шляпе выцвели, а шляпки такого фасона были в моде три года тому назад Шаль была заколота сломанной иголкой, превращенной в булавку при помощи сургучной головки. Незнакомка с нетерпением ждала Пьеротена, чтобы препоручить ему сына, который, по всей видимости, впервые пускался в путь один и которого она провожала до кареты по свойственной ей заботливости и из чувства материнской любви. Сын и мать в известном смысле дополняли друг Друга. Не видя матери, нельзя было составить себе полного понятия о сыне Мать была вынуждена носить штопанные перчатки, а сын был одет в оливковый сюртучок, рукава которого были ему коротковаты — верный признак того, что он еще растет, как и все юноши восемнадцати — девятнадцати лет. Сзади, на синих панталонах, зачиненных матерью, сияла заплата, бросавшаяся в глаза каждый раз, как предательски расходились фалды его сюртучка.
— Оставь в покое перчатки, ты их мнешь, — говорила она сыну в ту минуту, как показался Пьеротен. — Вы кучер? Ах, да это вы, Пьеротен! — воскликнула она, покидая на время сына и отходя с возницей в сторонку.
— Как поживаете, госпожа Клапар? — отозвался возница, на лице которого отразились сразу и почтительность и некоторая фамильярность.
— Спасибо, Пьеротен. Поручаю вам моего Оскара, он в первый раз едет один.
— Уж не к господину ли Моро он один едет? — воскликнул кучер, желая узнать, действительно ли молодой человек направляется туда.
— Да, — ответила мать.
— Так, значит, госпожа Моро не против? — спросил Пьеротен с лукавой миной.
— Что делать! — сказала мать. — Бедного мальчика там ждут не одни только розы, но эта поездка необходима для его будущности.
Ее ответ поразил Пьеротена; однако, он не решился поделиться с г-жой Клапар своими опасениями на счет управляющего, а она в свою очередь боялась просьбами присмотреть за Оскаром повредить сыну, превратив кучера в ментора. Предоставим теперь им обоим, скрывая свои размышления, обмениваться незначительными фразами о погоде, о дороге, об остановках в пути, а сами тем временем объясним, какие отношения существовали между Пьеротеном и г-жой Клапар и что давало им право так запросто беседовать. Часто, не реже трех-четырех раз в месяц, Пьеротена, отправлявшегося в Париж, поджидал в деревне Кав прэльский управляющий, который, завидев экипаж, звал садовника, и тот помогал Пьеротену водрузить на империал две-три корзины, полные, глядя по сезону, фруктами или овощами, цыплятами, яйцами, маслом, дичью. Управляющий всегда вознаграждал Пьеротена за услуги и давал ему деньги, чтоб уплатить у заставы за право провоза, если в посылке были припасы, облагаемые городской пошлиной. И никогда на этих корзинках, плетенках или свертках не было указано, кому они предназначены. При первом поручении управляющий раз навсегда сказал умеющему молчать Пьеротену адрес г-жи Клапар и попросил вручить его драгоценные посылки только лично. Пьеротен вообразил, что управляющий завел интрижку с какой-нибудь очаровательной девицей, квартирующей в доме номер семь по улице Серизе в Арсенальном квартале, но, придя туда, вместо ожидаемой им молоденькой красотки, увидел г-жу Клапар, портрет которой я только что набросал. По самой своей профессии возницам приходится бывать во многих семьях и узнавать многие тайны; но социальной случайности, которую можно назвать помощницей провидения, было угодно, чтобы возницы оставались людьми необразованными и не одаренными наблюдательностью, а значит, и неопасными. Как бы там ни было, Пьеротен и через несколько месяцев не разобрался в отношениях г-жи Клапар и г-на Моро на основании того, что ему удалось увидать у нее в доме. Хотя в то время цены на квартиры в Арсенальном квартале были невысоки, г-жа Клапар жила во дворе, на четвертом этаже особняка, некогда принадлежавшего какому-то вельможе, так как в старину знать селилась на том месте, где прежде стояли дворец де Турнель и дворец Сен-Поль. К концу XVI века знатные семьи поделили между собой обширные пространства, некогда отведенные под королевские дворцовые сады, на что указывают самые названия улиц: Серизе, Ботрейи, Лион и т. п. Квартира, отделанная старинной деревянной панелью, представляла собой анфиладу из трех комнат — столовой, гостиной и спальни. Выше помещались кухня и спальня Оскара. Напротив входной двери, на лестничной площадке, была дверь в отдельную комнату; такая комната имелась на каждом этаже, в каменном выступе наподобие четырехугольной башни, где помещалась также и деревянная лестница. В этой комнате останавливался Моро, когда ему случалось заночевать в Париже. Складывая корзины в первой комнате, Пьеротен заметил, что ее обстановка состоит из шести стульев орехового дерева с соломенными сиденьями, стола и буфета; на окнах были простенькие суровые занавески. Потом, когда Пьеротен был допущен в гостиную, он увидал там мебель времен Империи, но уже обветшавшую. Впрочем, тут были только те вещи, которые требовались для успокоения домохозяина насчет квартирной платы. По тому, что он видел в гостиной и столовой, Пьеротен составил себе понятие и о спальне. Деревянная панель, покрытая густым слоем клеевой белой краски, замазавшей резные карнизы, рисунки и фигурки, не радовала, а скорее оскорбляла взор. Паркет, который никогда не натирался, был сероватого цвета, как в пансионах. Когда возница заставал супругов за столом, он по тарелкам, стаканам, по всем мелочам сервировки видел, что семья едва сводит концы с концами; правда, столовые приборы были серебряные, но посуда была жалкая, совсем как у бедняков — блюда, суповые миски с отбитыми краями, с приклеенными ручками. Г-н Клапар ходил в затрапезном сюртуке, в стоптанных ночных туфлях, никогда не снимал зеленых очков, а когда он кланялся, приподнимая затасканную фуражку пятилетней давности, обнажалась его конусообразная голова с жидкими сальными прядями на макушке, которые даже человек с поэтическим воображением не решился бы назвать волосами. Это был бледный субъект, кроткий с виду, а на самом деле, вероятно, деспотичный Г-жа Клапар держала себя дома королевой. По своей невеселой, выходящей на север квартире, из окон которой был виден только дикий виноград, ползущий по стене напротив, да угол двора с колодцем, она расхаживала с таким высокомерным видом, точно никогда не ходила пешком, а всю жизнь разъезжала в роскошных экипажах. Часто, благодаря Пьеротена за услугу, она бросала на него взгляды, которые растрогали бы человека наблюдательного; время от времени она совала ему в руку монетку в двенадцать су. Голос у нее был чарующий. Оскара Пьеротен не знал по той простой причине, что мальчик только недавно кончил коллеж и дома у Клапаров он его не встречал.
7
«Французский вестник» — газета, основанная в 1819 году, орган «доктринеров» и умеренных либералов.