– Я правда понятия не имела, что явится твоя мама. Вообще о ней не думала. Если бы я хоть на секунду допускала такую возможность, никогда не принесла бы папину скрипку сюда. Честное слово.
Сара молчит так долго, что начинаю опасаться: вообще не ответит. Но все же:
– Ты просто… упражнялась на нас? Это из-за истории с Джимом?
– О господи, нет, конечно, нет! Я мечтала, чтобы мы сыграли все вместе! И как раз решила: твой дом для этого идеальное место, нейтральное, ибо тут нет привидений. Забыла совсем о маме твоей. Нехорошо с моей стороны.
Наконец подруга поднимает взгляд, но он непроницаем. Я все-таки ловлю его и стараюсь «не терять».
– Поверь мне, Сара, ты должна поверить: меньше всего на свете я бы хотела причинить боль тебе. Обидеть тебя. Клянусь! Конечно, следовало не темнить, а рассказать все честно сразу, но я просто не знала… Поверишь ли ты. Или решишь, что у меня крыша поехала. И еще боялась, что, узнав о скрипке, ты больше никогда не захочешь со мной играть. Я была неправа и прошу прощения. – К глазам уже подступают слезы. – В итоге я подвергла тебя серьезной опасности, задела, разбередила тебе душу и ненавижу себя за это.
Сара устремляет на меня долгий пристальный взор и наконец выносит вердикт:
– Проехали.
Теперь отваживаюсь улыбнуться, и у подруги тоже один уголок губ робко ползет вверх, а взгляд теплеет. Понимаю: ей тоже совсем не хочется, чтобы между нами все вот так… закончилось.
– Спасибо, – только и произношу я, хотя мне хочется спросить еще о многом.
Например: каково это было – увидеть маму – совсем ужасно, страшно и больше ничего, или все же Сара рада, что поговорила с ней? Но воздерживаюсь. Сейчас она точно не станет откровенничать. Не так скоро. Я пока не заслужила.
– Насчет Седара… – начинаю, но подруга решительно выставляет вперед ладонь и опять поджимает губы ниточкой.
– Это твое личное дело.
– Сара, дай сказать. Только тебя я…
– Что тут говорить? – Голос ее звенит от напряжения, словно она тоже вот-вот расплачется. – Он нравится тебе, ты нравишься ему.
– Но…
– Шейди, у меня полно домашки. Тебе не пора идти?
Я выпучиваю на нее глаза – не ожидала. Но она даже не смотрит в ответ: уставилась себе в учебник и снова отгородилась от мира челкой. Даже писать в тетради начала.
Мне так нужно объясниться в своих чувствах, достучаться, показать, как сильно я хочу быть с ней, но признание безмолвным грузом опускается на дно души.
– Это вышло случайно, я даже не ожидала. И совсем не его хотела… О боже, если бы ты только… хоть немного открылась, сделала шаг навстречу. – Внезапно накатывает горечь. – Потому-то мы с Седаром и… Он, по крайней мере, не исчез из поля зрения после первого поцелуя!
Сара делает вид, что не обращает на меня внимания, даже не слышит, но карандаш в руке хрустит.
– Прекрасно. – Даже повышая голос, не забываю: сейчас точно не время ругаться с нею. Ну вот. Пришла извиняться, а сама рассвирепела – точно как она сама тогда, на репетиции. – Оставляю тебя одну, согласно четко высказанному желанию.
Хлопаю дверью – и скорее прочь из дома, пока потоков моих слез не увидел Том.
Впопыхах хватаю папину скрипку и несусь в рощу – мама даже не успела заметить, что я возвращалась. Появление духа Сариной матери, конечно, было ошибкой и ни к чему доброму не привело, но задача у меня прежняя: спасение Джесса. Значит, надо упорно заниматься. Пока не овладею скрипкой в совершенстве, не рискну тревожить дух Джима.
И снова в голубоватых сумерках заката, под тихий шепот сосен я играю, играю, проигрываю подряд все знакомые мелодии. И музыка изливается из меня всеми оттенками чувств, недоступных словам. И боль, и гнев, и ужас, и страдание. Боже, как мне одиноко, как тяжко на душе.
Если бы не погиб папа…
Но если бы папа не погиб, помощь мне бы не требовалась. Джесс не сидел бы в камере. И даже скрипки этой у меня не было бы – он бы сам на ней играл, как прежде. Услаждал бы ее пением рощи, пробуждал бы призраков. Разве что теперь, когда я подросла, поделился бы со мной какими-то ее секретами. Научил бы пользоваться ею – как успел научить обращаться с обычной скрипкой.
Память мою озаряет картина: его пальцы, мягко накрывающие мои, ведущие их по струнам. Это как некоторые девочки никогда не забывают первый танец со своими папами, когда они вставали своими маленькими ступнями на их крупные ступни и кружились, кружились, будто на карусели. Ну а у меня вот это: скрипка, пальцы на пальцах, ладонь на кисти и смычок…
Под влиянием этих мысленных картин перехожу к самой легкой и простой песенке, первой, которую разучила когда-то: «Ты – мое солнце»[65]. Большинство исполнителей помнят из нее только припев, но в меня папа навсегда вложил каждую строчку, и я шепчу их одну за другой под плач инструмента:
65
You Are My Sunshine – песня (1939 г.) в стиле кантри. Официально приписывается композитору и пианисту, бывшему губернатору штата Луизиана Джимми Дейвису (1899–2000).