Кладу одну ладонь на свой потертый, купленный когда-то по случаю в ломбарде футляр и сразу ощущаю жжение в кончиках пальцев. Черт, забыла про них… Однако – медленно и осторожно – отжимаю подряд все защелки. Скрипка при мне – старая, моя собственная, безопасная, а все же я беру ее в руки с опаской, как змею, готовую в любой момент пустить в ход ядовитые зубы. Поднимаю корпус к подбородку, но, как только касаюсь смычком струн, вся комната передо мной взлетает кверху дном. Перед глазами взвивается хоровод черных точек, в груди становится тесно.
Я поспешно сую скрипку в футляр и с грохотом захлопываю его.
– Не могу.
– Не бойся, мы не дадим тебя в обиду Черному Человеку. – Саркастический елей в голосе Кеннета омерзителен.
– Заткнись, Кен. Шейди, тебе сегодня махать смычком не обязательно, – великодушно разрешает Седар. – Иди-ка сюда, садись рядом со мной. Мы будем играть, а ты петь. Ну или просто слушать. – В глазах его нежность, забота…
Киваю и бреду обратно к тахте, с которой он бесцеремонно спихивает Кеннета. Я растворяюсь в тепле и близости Седара. Скрипка осталась на другом конце комнаты. Это успокаивает. Сара смотрит на меня с тревогой и чем-то еще… уж не с ревностью ли? Или со смирением – дескать, отступаюсь. Не знаю. Не хочу размышлять, оценивать… Просто кладу голову «ковбою» на плечо. Когда тебе предлагают надежное убежище, не стоит отказываться.
Они играют «Дикий лесной цветок»[75] – я щекою ощущаю рябь играющих Седаровых мышц. Легкие запахи дезодоранта и крахмала от его рубашки вытесняют грозный черный обод с периферии моего зрения. Дышать опять легче.
– Слушай, Орландо, покажи-ка нам что-нибудь из своего кубинского кантри, а? – просит вдруг Седар, как только песня затихает.
Мой друг и рад стараться: ухмыляется и затягивает свое любимое из репертуара «Буэна Виста Сошиал Клаб»[76]. Играет он щегольски, даже виртуозно, не без подспудной гордости демонстрируя отличное тремоло[77]. Испанского текста никто не знает, но все мы с энтузиазмом притопываем и прихлопываем.
Кеннет даже пытается подпевать, чем вызывает общее веселье остальных исполнителей. И мне тоже искренне хочется в нем поучаствовать, похохотать вместе со всеми, но я чувствую себя какой-то… неприкаянной. Брошенной на волю волн в бушующем океане. Поэтому хватает меня только на то, чтобы откинуться на спинку тахты, прикрыть веки и впустить в себя эту музыку и эту радость. О Черном Человеке сегодня можно не волноваться – сквозь такой задорный шум он не пробьется.
Просыпаюсь в тишине, пригревшись под одеялом. Рядом никого уже нет, кроме Седара, – тот лежит рядом со мной на кушетке, спиной к спинке, и наше совместное тепло создает атмосферу уютного гнезда, в котором нежиться и нежиться бы вечно… Я обнимаю «ковбоя» одной рукой, тот притягивает ее к своей груди.
– Долго я дремала? – Господи, надеюсь, он хоть не скажет, что храпела.
– Около часа. Все тихонько собрались и уехали минут двадцать назад. И тетя твоя, кажется, уже легла у себя наверху. Ну а я остался охранять твой сон.
– Правильно сделал, – зеваю я и прижимаюсь носом к его шее.
Седар молчит. Долго молчит – я уж думала, снова уснул, но вдруг в темноте раздается его дрожащий голос:
– Шейди, наверное, с моей стороны чистый идиотизм спрашивать об этом… в такой обстановке, но как у вас с Сарой? У тебя остались к ней чувства? Роуз говорит – да. И мне кажется, не ошибается.
Черт побери эту Роуз. Я глубоко вздыхаю.
– Не знаю. Она мой лучший друг, это точно. Если не считать Орландо. А что касается нежных чувств… ну да, наверное, что-то сохранилось и у меня, и… у нее, но…
– Но – что?
– Сара такая закрытая. Замкнутая. Никого к себе не подпустит. Только мне покажется: начала раскрываться – но нет, сразу обратно в раковину. Быстро-быстро.
– И ты решила сделать ставку на меня? – В его голосе боль. Неподдельная. И немалая.
– Да нет, не так…
– А похоже на то.
– Ты мне нравишься. – Тщательно подбираю слова. – Мне нравится проводить с тобой время. Мне с тобой хорошо.
– Возможно, тебе так кажется. Но ты можешь передумать. И скоро. Посмотреть на дело по-иному. А я боюсь… привязаться. Привяжусь, а ты – раз, и убежишь в объятия к Саре.
На это я не знаю, что ответить. Я и вправду не могу поручиться, что не передумаю. Но сейчас разговор о Саре меня утомляет. Меня утомило вообще всё, кроме тепла Седарова тела, кроме его близости и доброты. Кроме покоя и уюта, исходящих от него.
Я тяну его за руку, заставляю повернуться ко мне лицом. Взъерошенный весь. Сонный. Такой невыносимо милый. Накрываю ладонью его щеку, запускаю пальцы в шевелюру, накручиваю ее на них у затылка. Седар закрывает глаза и мурлычет, будто котик.
75
Песня американского композитора Джозефа Филбрика Уэбстера (1860), наиболее известна в исполеннии группы «Семья Картеров» (Carter Family) – звезд жанра кантри (1928).