Час Помоны настал! Они отвезли ее в родильный приют — только-только успели — малютка сын — они оба в полном порядке — Джонни уже дядя!
То, что мать поступила по-своему, подействовало на мальчика ошеломляюще, он почувствовал себя пристыженным, глубоко посрамленным; но вслед за тем уже знакомое ему чувство облегчения всколыхнулось в его груди и наполнило его глубоким покоем. В конце концов, разве так уж важно, где рождается человеческое существо — или даже где оно кончает свои дни, — если у него есть возможность вполне благополучно вырасти и даже, при особом везении, стать хорошим человеком? Но этот ребенок с самого рождения несет бремя отцовской подлости; он должен будет вести себя как подобает, а то как бы не пришлось ему уплатить родителю сто фунтов компенсации за причиненное бесчестие. Впрочем, как знать, не здесь ли заключен смысл туманного изречения поэта: «Ребенок — взрослого отец»?[13]
Миссис Флинн клялась и божилась, что в родильном приюте все были к ним очень добры, и там такая чистота и порядок, и все лучшее и самое дорогое; у нее самой, когда она рожала Джонни и Помону, и в помине не было ничего подобного.
— Даже если мне еще когда придет охота родить, — заметила она с глубочайшей убежденностью, — я пойду только туда, и никуда больше!
Джонни отдал матери полпакета мятных лепешек, купленных для Помоны. Часть своих сбережений он истратил на бутылку крепкого портера для самой миссис Флинн — она выглядела усталой и грустной, а крепкий портер всегда был ей по вкусу. Остаток денег он также отдал матери, чтобы она купила что-нибудь Помоне, когда пойдет ее проведать. Сам он не собирался к ней, нет, ни за что! Долгие вечера проводил он в библиотеке — джентльмен с разноцветными глазами дал ему почитать изумительную книгу про птиц. Джонни изучил ее. Вот придет весна, и по воскресеньям он будет ставить силки на птиц где-нибудь за городом, а также стрелять в них из рогатки. Кукушка — совершенно необычайное существо. Да и шеврица луговая не менее интересна. Доналд Гауэр в прошлом году даже отыскал гнездо козодоя!
И вот наступил день, когда всю дорогу с работы Джонни мчался во весь дух, потому что знал — наконец-то Помона вернулась. Стараясь овладеть собой, он у самого дома замедлил шаг. Поднимаясь по лестнице, он изо всех сил старался казаться равнодушным, но почему-то постучал в двери их комнаты — он сам не знал, зачем это сделал. Сестра позвала его. Помона, ставшая еще более тоненькой и бледной, стояла у камина, баюкая узел белых одежек, среди которых виднелся толстый розовый младенец.
— О господи! — возопил ее восторженный брат. — Какой он красивый! Как мы будем любить его!
Он схватил Помону в объятия, чуть не раздавив наследного принца, лежавшего у ее груди. Но она не возражала, даже не упрекнула его за это, а просто позволила ему миловать своего драгоценного малыша.
— Послушай, Помона, как мы его назовем? Знаешь что, давай назовем его Расселас.
Помона взглянула на него с некоторым сомнением.
— А как тебе понравится Уильям Уоллес или, может быть, Роберт Брюс?[14]
— Я назову его Джонни, — промолвила Помона.
— Ну нет, это глупо! — возразил ее братец.
Однако Помона твердо стояла на своем. Ему показалось, что на глазах ее он увидел слезы, — у нее вообще было чересчур нежное сердце.
— Я назову его Джонни, — повторила она, — Джонни Флинн!
Перевод Э. Урицкой
Горчичное поле
Ветреным ноябрьским днем три немолодые замужние женщины из Поллокс Кросс — Дина Локк, Эми Хардвик и Роза Олливер — собирали хворост в Блэквудском лесу. На миссис Локк было темно-синее платье и короткая жакетка, подчеркивающая ее пышные формы, на Розе и Эми — длинные серые пальто свободного покроя. Все три — лет около сорока. Все без шляп; ветер и ветки деревьев растрепали им волосы, и они висели отдельными прядями. Женщины не уходили далеко от опушки, — лес впереди сумрачно чернел и круто взбирался на гору.
Позади стройные стволы буков в хаосе оголенных серебристых ветвей с уцелевшим лишь кое-где листком, и зеленый, трепещущий на ветру шиповник, ограждали палисадом широкий простор серого неба и желтого горчичного поля. Задрав головы, женщины высматривали на деревьях сухие сучья и, когда находили их, Дина Локк, грудастая, бокастая, живая, с заливистым смехом, закидывала на дерево веревку, к одному концу которой был привязан железный болт. Веревка обвивалась вокруг сука, женщины тянули за нее изо всех сил и вот, с громким треском, ветка рушилась, а частенько и сами они валились наземь рядом со своей добычей. Вскоре им встретился старик с большим, низко перепоясанным животом и тощими ногами, в подвязанных у колен штанах; они спросили у него время, и он вытащил старинные, луковицей, часы, которыми женщины, посмеиваясь, стали громко восхищаться.
13
Строка из стихотворения английского поэта-романтика Уильяма Вордсворта «Ликует сердце…».
14
Уильям Уоллес (ок. 1270–1305) и Роберт Брюс (1274–1329) — национальные герои Шотландии, борцы за ее независимость, о которых пишет Вальтер Скотт в «Рассказах моего деда».