Дэн прошел в заднюю комнату, где Мег собирала на стол к обеду, сбросил сумку и молча сел. Мать его, не без труда передвигая ноги, совершала бесчисленные путешествия между столом и кладовой.
— Миссис Скруп была, — сказала Мег, неся на стол хлеб.
— Что ей было нужно?
— Ей нужно было меня побранить.
— А что такое ты сделала?
Мег снова зашла в кладовую.
— Да не я, а ты.
— Что ты хочешь сказать, мать?
— Намекала она мне, — при этом Мег толкнула миску с картофелем направо от хлеба, а солонку поставила слева от скудных остатков пирога с крольчатиной, — на то, что ты выпиваешь. Она сказала, что своим пьянством ты позоришь хор, и мне, мол, надо убедить тебя бросить пить.
— Уж лучше бы я ее убедил, что пора ей на тот свет убраться. Не считаю нужным брать пример с этих поганых богачей. Что мы — трава под их ногами? И почему это пасторши всегда бывают хуже самих пасторов? Проживи я тысячу лет, вес равно не понять мне этого. О господи, что же дальше?
— Так она и сказала: пить — плохо для всех, а уж мне-то надо бы тебя отругать.
— О господи, — возразил он, — уж не думаешь ли ты, что я пью ради пьянства, потому что мне это нравится? Да никто так не делает. Пьешь, чтобы не сочли тебя дурнем или не подумали, что хочешь задирать нос перед товарищами, хоть и знаешь про себя, что и правда мог бы стать лучше их, будь ты побогаче да побойчее. Кто же хочет быть бедняком, даже если его и учат быть всем довольным? Да как это бедный может быть доволен, пока есть богатей, которому он должен служить? Богачей мы всегда имеем с собою[17], это наш крест, мы трава у них под ногами. Чем уж тут нам гордиться? Когда ты беден, все, что тебе остается, — надежда на лучшее: так это они зовут завистью. Если тебе не по душе богатство, ты всегда можешь его раздать, а вот от бедности ты не уйдешь, как и она от тебя не уйдет.
— Нехорошо, Дэн, ни с кем ты не хочешь считаться, совсем задурил.
— Если бы я мог, я бы стал вольным человеком и зажил бы сам по себе миль за сто от кого бы то ни было. Но это все блажь, просто блажь, нечего и думать, чтобы такое могло случиться; вот я и делаю как все люди, не потому, что так хочу, а потому, что не могу решиться жить иначе. Многому ты меня научила, мать, а вот смелым быть не выучила, да и сроду не было у меня храбрости, потому-то я теперь и пью вместе с другими дурнями, которые, должно быть, пьют по той же причине. Везде то же самое — что пьянство, то и все прочее.
Его негодование не утихло и после полудня, когда он сел в тени на дворе за работу — выточить свое обычное количество заготовок стульев. Он уже не пел, но что-то злобно бормотал и ворчал. Однако к вечеру он снова обрел хорошее настроение и запел так весело, что удивил даже собственную мать. В сумерки он ушел из дому вместе с собакой, мурлыча что-то себе под нос. Утром преподобный Скруп обнаружил у своей двери мертвого зайца, привязанного за шею к дверному молотку, а вечером (дело было в субботу) Дэн Пейви веселился, как никогда, в «Белом олене». Он был если не совсем пьян, то, как говорится, под мухой и никогда еще не пел столько непристойных песен (по большей части собственного сочинения), которыми так славился.
Через несколько дней Дэн пошел на собрание Церковного общества. Несколько местных жителей из числа самых безгласных сидели в деревенском клубе и беседовали с пастором.
— Тэспер, — заявил мистер Скруп, — знаменит своими певцами. Во всех шести поселках здесь есть музыкальные таланты. Например, базлберийские музыканты — превосходный ансамбль.
— Это точно, — вмешался краснолицый мясник из Базлбери, — они играют и в девять утра и в девять вечера: только хорошие музыканты так могут.
— Ну так вот, мне хочется, чтобы наш хор в будущем году принял участие в музыкальном фестивале графства. Тэспер собирается показать тамошним знатокам, на что способен местный хор. И, кроме того, я уверен, что наш друг Пейви победит в конкурсе теноров-солистов. Давайте возьмемся за дело чистосердечно и с постоянством. Это ведь две главные пружины хорошего человеческого поведения — постоянство и чистосердечие. Настойчивый человек, с постоянством стремящийся к разумной цели, всегда ее достигает, всегда. Вспоминаю одного из своих прежних прихожан — Тома Тэркема, которого во всем графстве знали и любили; он был лучшим крикетистом не только в нашей деревне, но и по всей округе. Его большой, единственной радостью был крикет: он играл в крикет и жил для крикета. Годы шли, он старел, однако ему и в голову не приходило бросить крикет. С каждым годом его активный счет все уменьшался, а пассивный увеличивался, но он продолжал играть с прежним постоянством. Он стал игроком шестой очереди, и ему очень редко приходилось посылать мяч; затем он дошел до восьмой очереди и уже совсем не посылал. Сезон или два некогда знаменитый Том Тэркем был игроком последней очереди! Потом он стал судьей, затем счетчиком, и наконец он умер. Он зарабатывал мало, очень мало, только чтобы сносно прожить. Нет, он ни разу не был женат. Он был веселый, сердечный, здоровый старик. Слышите? Ну так вот, в Вазлбери есть крикетный клуб, и в Тринкле тоже. Почему бы не быть крикетному клубу и в Тэспере? Неужели мы этого не добьемся? Ну, хорошо…