Он бросился в кресло, задыхаясь от укоров самому себе, в голове теснились самые отчаянные предположения. Что?! Когда?.. Как?.. Где?.. На заводе ему ничего не сказали. Штемпель на конверте трехдневной давности. Что это значит? И если уж непременно должен грянуть гром — где и когда раздадутся его удары? Нет, это было выше его сил — ждать вот так, ничего не зная, не имея возможности ничего предпринять, ждать и ждать, в то время как судья, быть может, уже прилаживает на голове новенькую, с иголочки, черную шапочку[29]. Жаль бедную Елену, ей, конечно, придется нелегко, но что будет с ним! Если в ее письме хоть доля правды — он пропал. Писал ли он в своем письме что-нибудь такое, что могло ему повредить? Там была уйма намеков, уйма, он знает, но что же все-таки он написал? Хоть убей, он не мог припомнить. Он бросился к бюро и отпер выдвижной ящик. Там было несколько писем от Елены. Он перелистал, а потом внимательно перечитал их. Боже! Если он писал ей в ответ хоть что-нибудь в этом духе, ни у кого не останется никаких сомнений! А он писал! И хотя он не мог припомнить выражений, которые употреблял, и из ее писем было совершенно ясно, как близки они были, близки беспредельно. Он швырнул письма в огонь и смотрел, как они скручивались и горели — все вместе и каждое в отдельности.
В ящике хранились и другие вещи — счета, чековая книжка, паспорт, дневник. Открыв его наугад, Пауэлл прочел несколько записей и потом стал читать их подряд, одну за другой.
«А-а! Нет, этого никто не должен видеть».
Он схватил перо и перечеркнул, а потом и вовсе вымарал некоторые записи, имевшие точные даты, и затем в состоянии какой-то прострации написал на первой странице:
Уничтожено мной.
Эрик Пауэлл. 5-е апреля.
Что там еще? Паспорт? Он тоже может что-то сказать? Паспорт давал ему возможность путешествовать по всей Британской империи, если бы он того пожелал, или даже поехать в любую страну Европы, включая Советскую Россию и Турцию. Вот его подпись и фотография, он взглянул на нее, и ему показалось, что он выглядит на ней как с похмелья — уши огромные, а нос, его ровный, прямой нос, напоминает скорее луковицу или гриб. Нет, ничего подозрительного в паспорте не было, а впрочем, они ведь встретились как-то в Париже, заранее условясь об этом. Тут стоят даты его пребывания в Париже, и ее паспорт (в этом можно не сомневаться) подтвердит ее присутствие там в то же самое время! Он сунул паспорт в карман, потом схватил дневник, швырнул его в огонь, и склонясь над камином, ворошил бумаги до тех пор, пока от дневника не осталось и следа.
Поднявшись с тяжелым вздохом, он пристально взглянул в зеркало в резной оправе над камином и усмехнулся самому себе. Собственно, ничего особенно неприятного не было в его отражении, но предубежденный глаз видит только то, что он хочет увидеть. И как Пауэлл ни хмурил брови, ни щурил глаза и ни кривил рот, его испытующий взгляд не становился ни проницательней, ни точней.
«Гм! Хотел бы я знать, из-за чего весь этот переполох? Но, боже милостивый, как у меня разболелись зубы!» Он стал раскачивать пальцами один из зубов, за которыми так тщательно ухаживал, и ясно почувствовал, что зуб шатается. «Боже мой, боже ты мой! Что же все-таки делать?» Ему хотелось думать, что он полюбил Елену высокой и чистой любовью, вследствие присущей ему душевной тонкости, и, уж во всяком случае, им руководили мотивы более высокие, чем те, что связываются обычно с подобными вещами. Впрочем, убедить себя в этом теперь была задача не из легких, хотя, когда он пытался воскресить в памяти обстоятельства их сближения, ему становилось ясно, что инициатором всего была она, именно она, так что его вины, в сущности, тут не было — сам бы он на это никогда не решился!