— Это хорошая музыка? — спросила она.
— Это самая прекрасная опера из всех когда-либо написанных, — торжественно объявил Вунш. — Ты знаешь эту историю, а? Как у Орфея умерла жена и он спустился за ней в преисподнюю?
— О да, знаю. Я только не знала, что об этом есть опера. А ее до сих пор исполняют?
— Aber ja![30] Еще бы! Хочешь попробовать? Смотри. — Он стащил Тею с табуретки и сел за пианино сам. Перелистал до третьего акта и протянул ей ноты: — Послушай, я поиграю, а ты улавливай rhythmus. Ein, zwei, drei, vier[31].
Он сыграл всю жалобу Орфея, потом с пробуждающимся интересом засучил рукава и кивнул Тее:
— А теперь vom blatt, mit mir[32]:
Вунш спел арию с большим чувством. Видно было, что она близка его сердцу.
— Noch einmal[34], теперь ты одна.
Он сыграл вступительные такты, потом яростно закивал ей, и она запела:
— Ach, ich habe sie verloren…
Когда она закончила, Вунш снова кивнул, пробормотал schon и тихо доиграл аккомпанемент. Уронил руки на колени и поглядел на Тею:
— Совершенно прекрасно, а? Другой такой прекрасной мелодии нет во всем мире. Можешь взять книгу на неделю и выучить что-нибудь, чтобы провести время. Это никогда не помешает знать, никогда. Euridice, Eu-ri-di-ce, weh dass ich auf Erden bin![35], — тихо пропел он, играя мелодию правой рукой.
Тея начала перелистывать третий акт, остановилась и сердито скривилась на какой-то пассаж. Старик немец с любопытством наблюдал за ней мутными глазами:
— Зачем у тебя immer[36] такой вид, а? Ты видишь что-нибудь, что, может быть, немножко трудно, и делаешь такое лицо, как будто это твой враг.
Тея обеспокоенно засмеялась:
— Ну да, ведь трудности — это наши враги, разве нет? Если их приходится побеждать?
Вунш склонил голову, а потом вздернул ее, словно бодая воздух.
— Вовсе нет! Никоим образом. — Он забрал ноты у Теи и заглянул в них. — Да, это местами непросто, вот здесь. Это старая книга. Мне кажется, ее так больше не печатают. Может быть, этот пассаж пропускают. Только одна женщина умела его хорошо петь.
Тея недоуменно поглядела на него.
Вунш продолжал:
— Видишь ли, эта партия для альта написана. Ее должна женщина петь, и только одна женщина на свете могла это место хорошо петь. Ты понимаешь? Только одна!
Он бросил на Тею быстрый взгляд и назидательно покачал у нее перед глазами красным указательным пальцем.
Тея смотрела на палец, как загипнотизированная.
— Только одна? — спросила она, затаив дыхание. Кисти рук, свисающих по бокам, резко сжимались в кулаки и разжимались.
Вунш кивнул, все так же держа у нее перед глазами указующий перст. Наконец он уронил руку, и на лице у него отразилось удовлетворение.
— Она была очень великая?
Вунш кивнул.
— Она была красивая?
— Aber gar nicht! Вовсе нет. Она была безобразна: большой рот, большие зубы, никакой фигуры, здесь вообще ничего. — Он взмахнул руками перед грудью, очертив роскошный бюст. — Палка, столб! Но голос… Ach! У нее кое-что было здесь. — И он постучал себя пальцем по виску.
Тея внимательно следила за его жестикуляцией:
— Она была немка?
— Нет, Spanisch[37]. — Он опустил глаза и мимолетно нахмурился: — Ach, скажу тебе, она есть похожа на фрау Тельямантес, немножко. Длинное лицо, длинный подбородок, и тоже некрасивая.
— А она давно умерла?
— Умерла? Я думаю, нет. Во всяком случае, я не слышу. Должно быть, она где-нибудь на свете жива. Может быть, в Париже. Но старая, конечно. Я слышал ее, когда был юнец. Теперь она слишком стара, чтобы петь.
— Она была самая великая певица из всех, кого вы слышали?
Вунш серьезно кивнул:
— Именно так. Она была самая… — Подыскивая английское слово, он воздел руку над головой, бесшумно защелкал пальцами и, яростно артикулируя, выговорил: — Künst-ler-isch![38]
От изобилия чувств это слово, казалось, блистало в его поднятой руке.
Вунш поднялся с табуретки и принялся застегивать куртку, готовясь вернуться в свою нетопленую мансарду. Тея неохотно надела пальто и капюшон и отправилась домой.
Позже Вунш поискал ноты и понял, что Тея не забыла прихватить их. Он улыбнулся — расхлябанной, саркастичной улыбкой — и задумчиво потер щетинистый подбородок красными пальцами. Когда в ранних голубых сумерках домой вернулся Фриц, снег уже летел быстрее, миссис Колер на кухне готовила Hasenpfeffer[39], а учитель сидел за пианино, играя Глюка, которого знал наизусть. Старый Фриц тихо разулся за печкой и улегся на диван под своим шедевром.
33
«О, я потерял ее, и все счастье мое исчезло»
35
«Эвридика, Эвридика! Жаль, что я еще жив»