Ермолай-Еразм стоял на твердых официальных позициях в вопросах церковной догматики. Многие годы он разрабатывал проблему Троичности Божества, имевшую в XVI веке принципиально важное значение в споре с еретиками[112]. Однако в вопросах, выходящих за пределы богословия, Ермолай-Еразм имел более свободы высказывания.
Находясь в Москве, он мог встречаться с ученым епископом Микаэлем Агриколой, когда тот участвовал в посольстве 1557 года по вопросу о заключении мира со Швецией. Не исключено, что русского книжника привлекла возможность диалога с коллегой из-за рубежа — скандинавским книжником. Заманчиво предположить, что общение с Агриколой вдохновило автора «Повести…» на введение мифического Агрика.
Какой в этом случае смысл у таинственной личности Агрика? Напомним, что Агриковым называется меч, которым впоследствии будет умерщвлен коварный змей-дьявол. Меч попадает в руки младшего брата князя — будущего правителя Муромской земли. Ему предстоит защитить честь жены князя, встретиться лицом к лицу с абсолютным злом (дьяволом). Возможно, подобным, иносказательным образом автор «Повести…» хочет обратить внимание правителей на силу, которая скрыта в народе? Ту негорделивую силу, которой только и побеждается зло. Да и исцеление впоследствии князь получит именно от крестьянки. Связанный с крестьянством мотив Агрикова меча вроде бы видится органичным как для «Повести…», так и для творчества Ермолая-Еразма в целом.
Но, во-первых, стремление советских историков извлечь из «Повести…» мотивы «святой силы земли», «нравственной силы народа», то есть прежде всего «демократических слоев» народа, тех же крестьян, — столь же неестественно, как и попытки советской власти перенести мотивы чудесной сказки с Рождества на Новый год. Для христианского автора какая-то особенная святость земли, рода, крестьянства — чушь. Ровно такая же чушь, как и «новогодние чудеса» из советского кинематографа. Ну а в том, что создатель «Повести…» — крепко верующий христианин, к тому же православный ортодокс, нет ни малейших сомнений.
И во-вторых, версию эту трудно проверить и подтвердить. Она остается на уровне догадок. Вся версия о диалоге со скандинавским гуманистом строится на слове «возможно»: возможно, встречались; возможно, Ермолай-Еразм испытал влияние; возможно, вывел Агрика, воспользовавшись прозвищем начитанного гостя.
Ничего сколько-нибудь твердого.
Еще одна версия гласит: корни образа Агрика уходят в I век н. э. и связаны с именем Гнея Юлия Агриколы.
Римский полководец и консул Агрикола помимо воинской доблести обладал «прирожденным целомудрием и благонравием»[113]. Во время боевых действий в Британии войско Агриколы уступало по численности врагу. Но стоило только вступить в единоборство на мечах (!), как римляне одержали победу[114]. Возможно, память о благородном и отважном Гнее Юлии Агриколе была перенесена на Русь через византийские хроники или хронографы[115].
Однако в Русском хронографе, самом «свежем» среди всех хронографических сочинений и самом популярном на Руси XVI века, никаких свидетельств о древнеримском Агриколе нет. В «Иудейской войне» Иосифа Флавия, хорошо известной древнерусским книжникам XVI века по переводу, тоже ничего нет. А полез бы русский книжник глубже, в гущу античной исторической литературы? Добрался бы до Тацита? Сомнительно.
Другой вариант: имя Агрика восходит к Дигенису Акриту.
Так зовут героя древнерусской повести, являющейся переводом византийского эпического сказания. «Жена Амира-царя приняла плод в утробе, мужеского пола, и родила сына, и нарекли его Акритом. А крестив его божественным крещением, нарекли ему имя „Прекрасный Девгений“»[116]. Акритами назывались воины (легкая пехота или легкая кавалерия), охранявшие границы Византийской империи — наподобие наших богатырей или же более поздних казаков. Главный герой «Девгениева деяния» подвизался на военном поприще у реки Евфрат — на далекой восточной границе Империи.
«Девгениево деяние» завоевало стойкий интерес у русского читателя. Некоторые его сюжеты перекликаются с «Повестью…». Например, не раз фигурирует меч. «Преславный Девгений двенадцати лет от роду стал мечом играть, а в тринадцать — копьем, а в четырнадцать лет захотел всех зверей одолеть…»[117]
На охоте Девгений справляется с разными хищными зверями голыми руками, однако против льва и летящего змея (!) употребляет меч. Эта деталь роднит Девгения со змееборцами и львоборцами Священного Писания и Предания — архангелом Михаилом, святым Феодором Стратилатом, великомучеником Георгием, праведным царем Давидом[118].
113
115
Хронограф — средневековое историческое сочинение на Руси, включающее в себя повествование о библейской истории, истории Рима, а также об истории христианских царств за пределами Русской земли.
116
Девгениево деяние / Под ред. Р. П. Дмитриевой, Д. С. Лихачева // Памятники литературы Древней Руси. XIII в. М., 1981. С. 42.
118
С ветхозаветным праведным царем Давидом Девгения также роднит любовь к музыке и пению, частое славословие Бога.