Тут, правда, опять возникают вопросы: например, где найти критерий небрежности, с которой священник ведет службу, и как определить, упражнялся ли он в богомыслии? Определить, правильно ли красят лодку, все же несравненно проще. Указы Петра очень часто настолько неопределенны, допускают такие широкие толкования, что на основании хотя бы вот этого указа вполне можно хоть всю Православную церковь, и всех прихожан, и всех жителей Петербурга, и всех вступающих в брак вполне в одночасье «замести», перепороть кнутом и ссылать прямо рядами и колоннами.
Остается только радоваться, что большая часть указов Петра никогда не была реализована. Большая часть из них просто не попала в провинциальные канцелярии — туда, где указы надо было начать исполнять. А если и попадали, то канцелярии на местах боялись что бы то ни было делать, и провинциальные чиновники старались не обращать на себя внимания.
Был, правда, случай, когда указ Петра честно пытались исполнить: вятский воевода Чаадаев честно постарался исполнить очередной указ про то, что воевода должен «заботиться о сиротских домах, академиях и школах, а также госпиталях». Сиротского дома в патриархальной Вятке не было, академии на всей Руси были в двух только городах: в Москве и в Киеве. Воевода основал только школу; нашел для нее помещение, учителей, а вот учеников для школы не было. Тогда воевода пошел по пути, от которого не отказался бы, вероятно, и сам Петр: воевода послал по территории уезда солдат и драгун, чтобы они наловили нужное число подростков, подходящих по возрасту в ученики. Именно эта попытка вошла в историю как случай сопровождения учеников в школу под конвоем, и многие ученые и писатели рассказывали об этом бреде прямо-таки восторженно, как о полезнейшем примере. Так оно и было — водили мальчиков под конвоем, заставляли учиться. Что делали подневольные ученики? Зубрили букварь? Правильно, они бежали домой при первом же удобном случае, стоит солдатам зазеваться. Кончилось тем, что сбежали все, кроме троих, и надо отдать должное воеводе — он не стал ни возвращать именно этих беглецов, ни ловить новых «учеников», ни лупить кнутом родителей сбежавших, а «прикрыл» мероприятие и последних трех «учеников» отпустил тоже.
А население Вятской губернии теперь очень хорошо знало, что учеба — это не почетная обязанность, не привилегия обеспеченных слоев, не путь к жизненному успеху, а тяжелейшая повинность. Такая тяжелая, что без солдат никак не обойдешься… И какое влияние оказывало сие на народные нравы, догадаться нетрудно.
Понимал ли Петр, что он издает ненужные, бессмысленные указы и что исполнить все эти указы невозможно?
Если не понимал, то, простите, какой же он царь?
Если понимал, но продолжал дезорганизовывать собственное государство, необходимо задать тот же вопрос.
А если Петр I понимал, что его указы никуда и ни за чем не нужны и их никто не будет исполнять, то зачем продолжал их писать?
Тем более известны тексты Петра, которые невозможно прочитать — они написаны во время езды, когда возок бросало из стороны в сторону и на бумаге возникали странного вида черты, отдельные невнятные значки. Что характерно — Петр никогда не пытался восстановить эти тексты, то есть вовсе не пытался воспользоваться плодами собственной работы.
И приходится прийти к выводу столь же грустному, сколь и неизбежному: все это писание указов, в том числе и в дороге, — вовсе не есть деятельность государственного человека. Это лишь имитация такой деятельности. Своего рода судороги человека, который органически не может остановиться, прервать вечного бега в никуда, движения, совершаемого ни за чем.
Впрочем, в этом упорном, натужном издавании все новых и новых указов проявилась еще одна черта Петра, которую тоже не назовешь вполне нормальной: стремление вникнуть абсолютно во все стороны жизни подданных, организовать решительно все и ни в коем случае не допускать, чтобы кто-то или что-то избежало бы регламентации.
Не надо думать, что автор первым отыскал эти черты Петра, а до того никто о них не подозревал. Знали все, кто занимался эпохой, хотя и осмысливали по-разному.
«Несчастье Петра в том, что он остался без всякого политического сознания, с одним смутным и бессодержательным ощущение, что у его власти нет границ, а есть только опасности. Эта безграничная пустота сознания долго ничем не заполнялась. Мастеровой характер усвоенных с детства занятий, ручная черная работа мешала размышлению, отвлекала мысль от предметов, составляющих необходимый материал политического воспитания, и в Петре вырастал правитель без правил, одухотворяющих и оправдывающих власть, без элементарных политических понятий и нравственных сдержек. Недостаток суждений и нравственная неустойчивость при гениальных способностях и обширных технических познаниях резко бросались в глаза и заграничным наблюдателям 25-летнего Петра, и им казалось, что природа готовила в нем скорее хорошего плотника, чем великого государя» [14].
14