— Кассутарь прикхозсаль всять.
— Что ты такое мелешь, дурак?! Как Ивана государь взять приказал… матушку не спросимшись…
— Мн-ни тде-ля нне-т… та ввас… Ни вверьти…— и он забарабанил по стёклам пальцами своей высохшей руки.
Женщина посмотрела с удивлением на шута и сказала Ильиничне, что Ивана нет, а шут что-то бормочет: куда-то взяли его.
— Вот ещё новости! Взяли… Коли знает шут, где человек государыни… пусть сходит за ним.
Женщина вышла и пересказала, прибавив:
— Ведь лошади скоро потребуются… Государыня почти одета.
— Я… схасшу на конушна… зам. Кароссу привидут…
И сам действительно ушёл, окончательно озадачив прислужницу. Она только руками развела.
В это время по двору на кабинетское крыльцо прибежал Макаров и через минуту вылетел оттуда словно обожжённый. Постоял он с минуту на дворе и ловко проскользнул на государынино крылечко.
Появление его и в необычную пору ещё больше озадачило стоявшую на том же месте женщину.
— Здесь княжна Марья Федоровна?
— Кажись, ночевала у нас… здеся.
— Вызови её сюда на пару слов.
— Нельзя, может, родимый… с государыней она едет.
— Скажи, что зовёт её Макаров; и очень нужно, — прибавил он, налегая на последнее слово.
Посланная пошла к Ильиничне и сказала, кто пришёл и требует княжну Марью. Макарова женщина знала и назвала без ошибки.
Ильинична, несколько встревоженная словами шута, ей переданными, шепнула осторожно княжне, что Макаров её ждёт и ему нужно неотменно, говорит, сейчас её видеть.
— Государыня… Алексей Васильевич зачем-то пришёл и меня требует.
— Позовите его сюда… что такое там за нужда?
Позвали.
Он сильно встревожен и не знает, с чего начать.
— Что там у вас? — вполголоса спрашивает княжна.
— Не ладно!.. Государь в конторке запершись; и сторож говорит: принесли из дома камергера два мешка писем разных.
— От камергера? Да он-то где сам?
— Надо разузнать, княжна, осторожно… Ты бы, матушка, потрудилась… к Ушаковым скатала… а я… к светлейшему поскачу.
— О чём вы там переговариваете? — спросила государыня, до слуха которой долетели слова «письма… государь… от камергера».
Марья Федоровна сказала на ухо государыне, и её величество ушла к себе… Только и видел её Макаров.
Тем временем прибежал шут и, запыхавшись, сказал Ильиничне:
— Лосшадти стес… Иван пот арест, Летна творетц… пот караул… И хер Монс увветен ис тома каспаттин енераль, пез спаг…
Макаров это услышал и бросился стремглав к своим саням и, забыв всякую осторожность, помчался к светлейшему.
Данилыч был очень поражён, но только на несколько минут.
Он забегал взад и вперёд, обдумывая, какие принять меры. Вот скоро ему пришла мысль, очевидно верная. Остановясь вдруг перед Макаровым, он пробормотал:
— Тут одни Монсовы шашни, должно быть, раскрылись… Нам с тобой покуда нечего трусить… держи знай ухо востро да сбудь с рук Ваньку-грубияна, он…
— Знаю сам, что предатель… да не в силах я его сковырнуть… поддерживает Ягужинский, и на мои оговорки Сам сказал, что Черкасов у него слуга не другому кому чета. Ясно, на мой счёт… И теперь ворог — запершись с государем в кабинете моем… Вот ведь что… Извет московский был у него в лапах… это верно!
Светлейший опять заходил быстрее обыкновенного; но после первых кругов шаг его стал медленнее и медленнее. Он со всех сторон разбирал настоящее положение, давно привыкнув чутко хватать на лету самые случайные слова.
Припоминая такие приметы да намёки, не раз светлейший угадывал истину, как и теперь. Вот он опять остановился и медленно высказал:
— Главную опору нашу… не так легко опрокинуть. Девятнадцать лет привычки — много у него значит… И самое худшее буде… не дай Бог, случится… Теперь не так примется, как семь лет назад… Он — не тот… Она — нужна ему… Свадьба затеяна и… удалить… да не теперь… а время… Время все переменяет!
Пока рассуждал Макаров с князем, его позвали вверх. Там ждала княжна Марья Федоровна, отобедавшая у Ушаковых и видевшая Андрея, который ничего не сказал ей, но, оставшись с ней вдвоём, взглянул на неё, словно привлекал её внимание, да взял растопку и бросил в печку.
— И что ж?..
— Так хорошо и дружно занялась… в жар в самый попала.
— Ну, ладно! — решил князь. — Пойду Алёшку обрадую… а то он близок к умозамешанью… Скажи, княжна, государыне, — прибавил светлейший на прощанье, — чтобы вид весёлый имела… Там обделано… Ничего нет и… не найдут… Уж и дымок прошёл.
И сам весело перевернулся на одной ноге.
Всё было выполнено буквально.
Было уже совсем темно и подан огонь, когда мрачный Пётр пришёл за стол к супруге, окинув её самым ярым взглядом, многих приводившим в трепет. Он не заметил никакого волнения в лице своей кроткой, выносливой спутницы походов. Она совершенно наивно спросила монарха: здоров ли он? Ответа не последовало, но видно было, что у великого человека в душе происходила страшная борьба подозрения с рассудком. И хотя рассудительность и благоразумие должны были победить мучительную подозрительность пылкого гения, но много ещё нужно было времени, чтобы привести в прежний порядок его привычки и привязанности. Допрос Монса не произвёл поворота к террору; арестованы были только непосредственные пособники открытых нечистых деяний.
Во всех домах шли расспросы: «Кого взяли?» Отвечали: «Не знаю», или называли наугад двух-трех лиц, или путали по незнанию фамилии, что ввергало вопрошавших в беспокойство. Голштинцы утром в понедельник узнали громовую весть об аресте Монса, которому не так ещё давно герцог послал табакерку. В доме герцога провели весь день в страхе. К крыльцу не подъезжал никто. Это неспроста же?
На другой день довольно рано явился к герцогу Остерман[365] и обнадёжил его по секрету, что он будет неотменно обручён недели через две. Стало быть, и без Монса дело устроится? Жених повеселел, и ментор его Бассевич[366] подтвердил с другой стороны полученное о том же удостоверение. Бассевича одновременно с Остерманом навестил генерал-прокурор и без обиняков сказал, что дальних розысков не будет.
— Балки — сын да мать, но не отец — поплатятся чем-нибудь за близость да общее плутовство, — сказал он. — Других не тронут. Оговорившим достанется само собою, — за неуменье взяться за донос, коли решились губить взяточника. Оговорённым — тоже, по винам их, наказанье. А подкупателей — немногих заденут… Вот Якова Павлова посадили; разжалуют… А в сущности… все пустяки и дурачество…
— Ну, а Монса-то? Его-то что?
— Н-ну… его… вздёрнут, по уложенью… Нахапал столько, что по новоуказанным статьям — смерть… Он и не запирался, да и запираться не мог, когда у Самого все грамотки на глазах были и на всех пометы… Целый понедельник недаром рылся один.
Бассевич вздохнул: ему показалась обидна — для немца, хотя и недворянина — холопская казнь.
— Хоть бы голову отрубили! — выговорил он.
Ягужинский захохотал.
— Эту милость можно оказать, — сказал он.
Простенький голштинец камер-юнкер Геклау, несмотря на унылость, распространившуюся в свите герцога с утра понедельника, не утерпел, чтобы не зайти к камраду, флотскому командиру Мартыну Гослеру, на именины — во вторник вечером. Там оказалось большое сходбище. Три раза пропели в память благодетеля Мартына Лютера[367] его канту о питьё. В конце пения послышался Геклау знакомый бас государя. Когда встали после пения для чоканья, действительно государь оказался в компании. И развесёлый такой, что любо.
И с Геклау изволил чокаться.
Два дня ещё прошли в страхе, хотя уже меньшем, чем в предшествовавшие.
В пятницу утром больную Матрёну Ивановну Балк, старшую сестру Вилима Ивановича Монса, привёз Андрей Иваныч Ушаков из её дома в свой и посадил в ту горницу, где провёл эти дни брат её, перевезённый теперь в крепость.
Домашний арест объявлен был теперь и старшему сыну генеральши Балк, камер-юнкеру Петру Фёдоровичу Балку. А с полдня стали полицейские солдаты прибивать на углах улиц печатные объявления, читанные народу с барабанным боем, что «генеральша Балк, её сын и брат камергер Монс посажены за взятки. И всякий, кто давал им, являлся бы сам добровольно с заявлением: за что и сколько дано. Без того, буде найдутся в бумагах имя и взятка, за то с не заявлявшего взыскано будет в казну вдвое».
365
Остерман Генрих Иоганн (или Андрей Иванович; 1686-1747) — знаменитый русский дипломат. Родом из Вестфалии, он в 1704 году приехал в Россию, с 1707 года был переводчиком в Посольском приказе. Остерман пользовался доверием Петра, сопровождал его в Прутском походе. Ему принадлежит заслуга в заключении Ништадтского мира (1721), выгодного торгового договора с Персией (1723). В 1721 году он стал бароном. Исполнял должность вице-президента Коллегии иностранных дел, был постоянным советником Петра I. При Екатерине I стал вице-канцлером, президентом Коммерц-коллегии, членом Верховного тайного совета. При Анне Иоанновне — граф. При Елизавете Петровне арестован и сослан в Берёзов.
366
Бассевич Гернинг Фридрих (1680-1749) — президент Тайного совета герцога Шлезвиг-Голштинского. В петровские времена был послом голштинского двора. Оставил ценные записки о политических событиях 1713-1725 годов.
367
…в память благодетеля Мартына Лютера…— Лютер Мартин (1483-1546) — деятель Реформации в Германии, основатель лютеранства, крупнейшего по численности приверженцев направления протестантизма.