Многие материалы о петрашевцах, обширные архивы[26], рукописи и письма ведущих деятелей кружков еще ждут своих исследователей: можно для примера указать на два больших архива Спешнева (в ЦГАОР СССР и в Иркутском областном архиве), сданные его внуками уже в советское время, на рукописи Баласогло в архиве Русского географического общества (Ленинград), на письма Кашкина и Дурова в Государственной библиотеке СССР им. В. И. Ленина, на письма Кашкина и И. Дебу в архиве Ленинградского отделения Института истории СССР АН СССР.
Предлагаемая читателю книга лишь частично включила все эти материалы.
Книга строится главным образом по хронологическому принципу; в заключительной главе обобщаются сведения о мировоззрении петрашевцев.
При цитировании рукописных и печатных источников пунктуация приближается к современной, а разнобой в написании фамилий устраняется унификацией: всюду пишется Баласогло (хотя встречались: Болосоглу, Балас-оглы и др.), Петрашевский (хотя имело место: Петрушевский, Петрошевский), Кузмин, (поскольку так писали свою фамилию братья Кузмины) и т. д.
Курсивные выделения в цитатах принадлежат цитируемым авторам.
Даты событий внутри России указываются по старому стилю, за границей — по новому.
Глава 1
РУССКАЯ ОБЩЕСТВЕННАЯ МЫСЛЬ
ПОСЛЕ 1825 г.
После расправы царского правительства над декабристами в 1825–1826 гг. наступила жестокая реакция. Николай I надеялся репрессивными мерами подавить любое оппозиционное движение в стране. Император торжественно заявил своему брату Михаилу после восстания декабристов: «Революция на пороге России, но клянусь, она не проникнет в нее, пока во мне сохранится дыхание жизни»[27].
Для усиления обычной полицейской деятельности был создан еще один орган — III отделение «собственной его императорского величества канцелярии», которому был придан корпус жандармов.
Николай I мечтал превратить страну в чиновничье-военную машину, своего рода грандиозную казарму, где каждый человек должен знать «свой шесток» в четкой многослойной иерархии (причем обязан был навсегда остаться сословно «прикрепленным»: царь не поощрял вольные занятия и переход в другое сословие), беспрекословно исполнять приказания высших инстанций и не «сметь свои суждения иметь». Все социальные, административные и т. п. изменения могли совершаться лишь по предначертаниям царя (иногда с помощью любимых министров или опять-таки созданных царем секретных комитетов). Даже дворянам не разрешалось обсуждать интересующие их вопросы, например систему крепостного права. Попытки некоторых журналистов печатать самостоятельные проблемные статьи заканчивались весьма плачевно — запрещением журнала. Так в 1832 г. был закрыт «Европеец» И. В. Киреевского, в 1834 — «Московский телеграф» Н. А. Полевого, в 1836 — «Телескоп» Н. И. Надеждина.
В страхе перед европейскими радикальными движениями Николай I сильно ограничил культурные связи России и Западной Европы, ограничил поездки русских людей за границу и ввоз в страну книг и периодических изданий; в университете к концу царствования Николая I были закрыты кафедры философии (преподавание основ философии было поручено священникам).
Опасаясь проникновения в учебные заведения представителей низших сословий, правительство постоянно вводило различные ограничения и запреты. Например, в 1827 г. был запрещен прием крепостных крестьян в средние и высшие учебные заведения, в 1848 г. ограничили количество студентов в каждом университете (не более 300 человек) и т. п. Некоторые учебные заведения были вообще исключительно дворянскими (Дворянский институт, лицеи, училище правоведения, пажеские и кадетские корпуса и т. д.), но и двери гимназий и университетов предполагалось открывать преимущественно дворянским детям.
С другой стороны, николаевское правительство, не очень уверенное и в дворянстве (ведь декабристы были почти все дворянами!), требовало обучать и воспитывать молодежь в духе «триединой» формулы, придуманной министром народного просвещения графом С. С. Уваровым: «православие, самодержавие, народность» (третий член формулы был введен для придания официальному курсу видимости опоры на народ).
Разгром декабристов и все репрессивные и реакционные меры правительства, конечно, ослабили антисамодержавное и антикрепостническое движение в России, но не смогли уничтожить полностью. Прежде всего не были спокойны народные массы, стихийные восстания возникали постоянно: разрозненные выступления крестьян против помещиков, бунты в городе и деревне в 1830–1831 гг. в связи с эпидемиями холеры, волнения в армии и флоте, крупное восстание в новгородских («аракчеевских») военных поселениях в 1831 г., восстания горнозаводских рабочих на Урале и т. д.
Все эти выступления царское правительство беспощадно подавляло: в каждой губернии имелись значительные воинские части, немедленно бросаемые на ликвидацию бунтов. С середины 30-х по начало 40-х годов в России происходит некоторый спад народных волнений, но с 1841–1842 гг. количество и размах крестьянских восстаний возрастает очень заметно — всего за десятилетие 351 бунт против 143 в 30-х гг. Особенно неспокойным стал 1848 г.: европейским революциям первой половины 1848 г. сопутствовали в России тяжелая летняя эпидемия холеры, унесшая 700 тыс. человеческих жизней, и страшный осенний неурожай; крестьянские волнения прокатились по всей стране, их было в этом году 70 (против 48 в 1847 г.). Так что никакие репрессии не могли задавить и уничтожить стихийные протесты народных масс, однако в тех условиях подобные выступления были обречены.
На этом фоне оказывались еще более заметными и пороки самодержавно-крепостнического строя — все мыслящие и честные люди России их ясно видели. Продолжали возникать подпольные группы молодежи, особенно в студенческой среде. Только в Московском университете в конце 20-х и начале 30-х годов организовалось по крайней мере три нелегальных политических кружка: братьев Критских, Сунгурова, Герцена и Огарева. Участников кружков правительство Николая I жестоко наказало, отправив молодых людей в тюрьмы, на каторгу, в ссылку, в солдаты.
Правительство смертельно боялось любого оппозиционного проявления, и неизвестно еще, кого оно больше боялось: народных движений или подпольных кружков в среде образованных сословий. Николай 1, пожалуй, последних боялся сильнее: слишком близка еще была память о декабристах. И, видимо, даже наличие громадной военной силы не успокаивало.
А основной трудностью для недовольных самодержавно-крепостническим строем было отсутствие массовости, широты протеста, как и отсутствие ясных целей, всеобъединяющих идей. То, что в стране было очень плохо, это почти все понимали достаточно ясно, но на одном отрицании невозможно создать действенной и массовой идеологии.
Теория и практика революционного движения после декабристского поражения оказались в кризисном состоянии. С одной стороны, глубокие пушкинские мысли о провале любых политических начинаний без опоры на народное мнение («Борис Годунов») и, с другой — об ограниченности «бессмысленного и беспощадного» крестьянского бунта («Капитанская дочка») не были индивидуальной догадкой гениального человека — они носились в воздухе: к ним уже подходили декабристы, позднее об этом думали и писали Белинский и Герцен. Однако никто еще не знал, как соединить эти трагически расходившиеся группы (инициаторов борьбы и народ), как создать целостную идеологию, куда вошли бы и стратегия и тактика социально-политического движения.
При таком мировоззренческом кризисе, усиленном к тому же общественно-политическим застоем в стране (особенно сказавшимся во второй половине 30-х— начале 40-х годов), создавалась наиболее благоприятная почва для распространения утопий, т. е. теорий, конструирующих идеальный общественно-политический строй (или какие-либо его частные сферы: экономическую, техническую, воспитательную и т. п.) не на основе научного изучения реальных возможностей развития, а по принципу долженствования: какой, с точки зрения автора, должна быть идеальная система. Существует много классификаций утопий[28]: ретроспективные и футурологические, утопии бегства и утопии реконструкции, позитивные системы и, в противовес им, антиутопии (утопии-предостережения, изображающие не идеальное общество, а, наоборот — антиидеальное, ужасное: такая утопия действует, по мнению их авторов, от противного, предостерегая от ошибочных социально-политических путей).
26
Материалы слежки, арестов, судебного процесса, а частично и документы о последующей судьбе петрашевцев см.: ЦГВИА, СССР, д. Аудиториатского департамента Военного министерства, ф. 801, оп. 84/28, № 55 (122 части этого дела описаны: Петрашевцы… 3. С. 365–368); ЦГАОР СССР, д. I экспедиции III отделения собственной его императорского величества канцелярии, ф. 109, оп. 1849, № 214 (146 частей этого дела описаны: Петрашевцы… 3. С. 362–365). Немало ценных документов еще находятся в фондах В. И. Семевского (в ЦГАОР СССР и в Архиве АН СССР в Москве), в фондах ЦГИА СССР в Ленинграде (роспись фондов, содержащих материалы петрашевцев и о петрашевцах, см. в указанной книге В. Сливовской, с. 276–278), в рукописном отделе Гос. Публичной библиотеки им. М. Е. Салтыкова-Щедрина и т. д.
28
См.: