Непонятно, однако, как же при неисследованности проблемы и при отсутствии хотя бы одного примера критического анализа автор тем не менее осмеливается категорически утверждать характерность именно негативного отношения петрашевцев к позитивизму!
В действительности, позитивизм оказал большое влияние на русскую общественную мысль 40—50-х годов: он тогда истолковывался прежде всего как антиидеалистическая философия, как метод, основывающийся на строгих естественнонаучных данных — на практике, а не на умозрительности, часто даже как синоним материализма, тем более что Конт воспринимался как прямой ученик Сен-Симона, а ученик Конта Э. Литтре был известен не только как замечательный ученый, но и как революционер и демократ. Влиянию позитивизма подверглись и Герцен, и Огарев, и Белин ский (хотя отношение их к новому учению было отнюдь не апологетическим); Чернышевский даже много позже, в статье «Июльская монархия» (1860), так характеризовал Конта: «… основатель положительной философии, единственной философской системы у французов, верной научному духу, один из гениальнейших людей нашего времени»[342]. Лишь позднее у Чернышевского возникло скептическое отношение к позитивизму.
И на петрашевцев учение Конта оказало некоторое воздействие: необходимо с этой точки зрения более тщательное обследование их трудов, особенно — Петрашевского и Спешнева, как и более основательное изучение наследия главных русских позитивистов 40-х годов — Вал. Майкова и В. А. Милютина, близких к петрашевцам (несколько страниц в книге П. С. Шкуринова, посвященных этим деятелям, — опять-таки слишком схематичны и односторонни).
Герцен вообще был склонен считать петрашевцев позитивистами: «Наследники сильно возбужденной умственной деятельности сороковых годов, они прямо из немецкой философии шли в фалангу Фурье, в последователи Конта»[343]. Это явное преувеличение. В библиотеке Петрашевского были сочинения Конта. Однако прямое упоминание основателя позитивизма мы встречаем только у петрашевцев (да и то периферийных). Например, у Кашкина, в его «Речи о задачах общественных наук», содержится ссылка на «Курс позитивной философии». Думается, что Петрашевский в середине 40-х годов в отличие от Вал. Майкова еще не был знаком с трудами Конта, но некоторые положения позитивизма ему могли быть близки: в статьях «Карманного словаря» очень заметен пафос практики, опыта, ненависти к метафизической схоластике и т. п. У молодого Петрашевского был также явный интерес к «математизации» в общественной сфере (ср. записи от 14 апрели 1843 г.: «Математическое определение обязанностей родителей в отношении детей, в отношении к их нравственному и физическому быту», и от 29 апреля 1845 г.: «Рассуждение психол<ог>ико-политико-экономическое, основанное на математических, физических и нравственных данных»). Поэтому, если в дальнейшем Петрашевский штудировал Конта, то идеи позитивизма могли бы оказать прямое воздействие на его воззрения: почва была достаточно подготовленной. Однако заключение и ссылка лишили Петрашевского возможности создавать философские исследования.
У Спешнева в так называемых «Письмах к К. Э. Хоецкому» содержатся бесспорно контистские пассажи: критика метафизики, абстрактности и метафизической причинности, подчеркивание «различия позитивной точки зрения от метафизической» и релятивизма, относительности взглядов и вкусов каждого индивидуума. Все это свидетельства хорошего знакомства Спешнева с позитивизмом и использования позитивистского метода в основном в критической части его мировоззренческой системы (а в положительной он больше опирался на учения утопических социалистов и коммунистов).
Вполне вероятно знакомство Ястржембского с французским позитивизмом; в лекциях по политической экономии он опирался на английского позитивиста Д. С. Милля, ратовал за создание социологии как науки, за широкое включение в социологию и политэкономию статистики и т. д.
Материалистические основы мировоззрения петрашевцев находятся на магистральном пути русской демократической мысли от Белинского и Герцена к шестидесятникам. Позитивистские черты тоже будут более детально развиты поздними шестидесятниками, особенно Писаревым и Зайцевым. И вообще идеология петрашевцев представляет собой, как это бесспорно вытекает из их наследия, ранний этап в истории русского социализма, этап становления революционной демократии. Прямой путь от них идет к Чернышевскому и Добролюбову.
Чернышевский был в ранние студенческие годы учеником Ханыкова, но, конечно, еще более велико общее воздействие социалистических идей русских радикальных деятелей 40-х годов на шестидесятников и семидесятников, без этих идей невозможно понять творчество Чернышевского, Н. К. Михайловского, П. Л. Лаврова. А те из ранних русских социалистов, которым удалось миновать застенки и каторгу и творчески развивать революционно-демократические принципы в условиях последующих десятилетий (Герцен и Огарев в первую очередь), очень хорошо понимали, что если бы петрашевцам не были закрыты возможности нормальной социально-политической и научной деятельности, то и они стали бы в уровень с радикальными потомками. Огарев очень хорошо сказал об этом в предисловии к сборнику «Русская потаенная литература XIX в.» (1861): «… выросши из среды словопрений, общество (петрашевцев. — Б. Е.) поставило своим знаменем теоретическую задачу, которая еще не касалась народа, оставшегося хладнокровным к европейскому движению, смотревшего на него с равнодушием человека, который чувствует, что там идет не его дело, поставлена не его задача. Вероятно, если б общество Петрашевского продолжалось до нашего времени, оно сошло бы с теоретического пьедестала на народную почву и поняло бы, что строить историю можно только на имеющемся фундаменте и из данных материалов»[344].
Совершенно не изученная тема — влияние петрашевцев на зарубежную общественную мысль. В. Сливовская привела в своей книге интересный факт, заимствованный из статьи Карела Крейчи; «Ф. М. Клацел и петрашевцы»[345]. Оказывается, Ф. М. Клацел, видный чешский общественный деятель, издал в Брно в 1849 г. «Словарь для читателей газет, с объяснением слов иностранного происхождения» («Slovnik pro čtenáře novin, v němž se vysvětluji slova cizlho původu») — своеобразную энциклопедию революционной мысли, в которой явно заметно влияние словаря Петрашевского. Автор статьи предполагает знакомство и идейные связи Клацела со Спешневым и Хоецким в Дрездене и Праге; от них он мог получить оба выпуска «Карманного словаря иностранных слов…». Подобные случаи, возможно, были не единичны, однако тема требует специальной разработки.
Таким образом, петрашевцы оказались на переходе, на своеобразном перевале от дворянского к разночинному периоду русского освободительного движения. Они продолжили дело декабристов, в то же время критикуя ограниченность декабристских идеалов и методов. Интересно, что и биографически петрашевцы были непосредственно связаны с декабристами: Кашкин был сыном декабриста, а Петрашевский и Львов, познакомившись с декабристами в Сибири, боролись там вместе с ними против местной администрации. В то же время дожившие до середины века декабристы (такие, как М. А. Фонвизин) внимательно штудировали на старости лет труды, излагающие воззрения утопистов, и сами пытались разработать на новом этапе демократические социально-политические принципы. Широко известны и личные, и творческие связи декабристов с Герценом и Огаревым. Так создавалась непрерывная преемственность радикальных традиций в поколениях XIX в., которая в дальнейшем не ослабнет, а лишь усилится при переходе к XX в.
ЭПИЛОГ
Очень разнообразно складывались дальнейшие судьбы петрашевцев. Некоторые ушли из жизни очень быстро: Ханыков умер от холеры в 1853 г., в Орской крепости; Филиппов в действующей Кавказской армии умер от раны, полученной при штурме Карса (война с Турцией, в 1855 г.); сам Петрашевский, нелюбимый начальством, затравленный, неоднократно ссылаемый уже в самой Сибири (из городов — в поселки, из поселков — в дальние деревушки), умер в 1866 г. Но многие петрашевцы, несмотря на невзгоды каторги, ссылки, солдатчины, выдержали тяжелые физические и нравственные испытания и очень активно участвовали в гражданской и культурной жизни России второй половины XIX в. Из них вышло немало ученых (Львов, Данилевский), администраторов (Беклемешев, братья Дебу, Головинский), военных (Кузмин, Момбелли), общественных деятелей {Спешнее, Кашкин). Больше всего, пожалуй, — писателей, на которых идеи их молодости оказали неизгладимое влияние, творчество которых немыслимо представить без радикальной закваски 40-х годов. И это необходимо учитывать по отношению к писателям любого масштаба — от великих гениев Достоевского и Салтыкова-Щедрина до значительно более скромных по результатам творческой деятельности — таких как Плещеев, Пальм, Дуров, Толль, Баласогло.
344
345