Девушка достала из кабины небольшой тёмный ящик, тяжёлый на вид, и поставила его на крыльцо.
— Где найти комиссара Военно-революционного комитета? — обратился к часовому один из прибывших. — Мы из Смольного, нам надо составить списки художественных ценностей дворца. — Он потрогал рукой ящик. — Это пишущая машинка, — сказал он.
— Комиссар там, у ворот, с юнкерами разбирается. — Часовой показал винтовкой, куда им идти.
Когда мы с кашеваром проходили мимо витой чугунной ограды дворцового сада, то тоже увидели арестованных юнкеров. Они толпились у стены. Их белые испуганные лица заметно выделялись в полутьме.
— Смерть им! — послышались крики.
С Серафимовым мы подошли ближе к воротам. На высоком цоколе стоял тот самый человек в кожаной куртке, что утром говорил речь в казарме у Митрия. В колеблющихся отсветах фонарных огней лицо его тоже казалось бледным и очень усталым. Он поднял руку.
— Революция победила! — в наступившей тишине отчётливо и резко прозвучал его голос — Эти люди сложили оружие к ногам восставшего народа. Сияющее знамя победы не может быть омрачено позором кровавого самосуда.
Он вдруг замолчал, достал из кармана платок и начал протирать очки.
— Неужто будем об этих желторотых пачкаться? — сказал стоявший рядом солдат.
В толпе засмеялись.
— Постращать бы надо, — посоветовал кто-то.
— Они и так напуганы, больше некуда!
— Отпустить, да и только!
И тут я заметил девушку, которая приехала на грузовике. Она пробралась к самой ограде и, прильнув лицом к чугунным витым прутьям, смотрела на арестованных.
— Серёжа!.. — послышался её дрогнувший голос. — Серёжа! Ярославцев!
Долговязый юнкер с чёрными усиками встрепенулся и стал мучительно всматриваться в толпу, не понимая, кто зовёт его.
— Сюда, сюда… — нетерпеливо звала девушка.
Наконец он заметил её и тоже стал протискиваться к решётке, расталкивая своих. Это был тот юнкер, который утром ускакал на лошади от красногвардейского отряда. Но только теперь он не выглядел так уверенно и так красиво. Он, наверное, очень боялся, что его убьют.
Вот они уже стоят рядом, — юнкер по одну сторону ограды, девушка по другую, держат друг друга за руки и о чём-то говорят. Теперь не слышно их слов. Но и без слов ясно, что она испугалась за него, и сочувствует ему, и улыбкой старается ободрить его.
— Пойдём, чего завевался! — Серафимов потянул меня за конец башлыка, и мы двинулись дальше.
Обратный путь показался мне много короче. На перекрёстках у костров грелись солдаты. Ночные улицы были молчаливы и безлюдны. Но город казался полным скрытого движения и тревожных, неясных гулов. Лишь порою он затихал, как бы прислушиваясь к далёким отзвукам ночного штурма.
Серафимов, подставляя лицо ветру, довольно щурился и говорил:
— Теперь пойдёт! Теперь, парень, такой ветер подует по земле — не удержишь. Любую силу сметёт, любую стену повалит! — Он весело подгонял лошадей, да они и сами бежали охотно, должно быть чувствуя, что возвращаются домой.
Въехав во двор казармы, кашевар оставил лошадей и повёл меня через пустой тёмный плац. В подъезде горела лампочка, только гораздо ярче, чем днём.
Нам открыла хозяйка.
— Долго же ты ходил, малый, — сказала она. — Я ждала, ждала, да так и задремала за машинкой. Кастрюля-то где?
— Завтра принесу, — ответил вместо меня Серафимов. — Сегодня вам не хватило.
— Что ж, будет и завтра день, — сказала хозяйка и опять сёла к столу, собираясь шить.
А Настенька и бабушка по-прежнему спали, не подозревая даже, что меня так долго не было дома, и совсем, уж конечно, не догадываясь о том, что происходит на свете.
ДЕКРЕТЫ
На другой день я встал поздно. Ни бабушки, ни хозяйки не было дома. У швейной машинки сидела на хозяйском месте Настенька и, высунув язык, вертела колесо. На столе стояла знакомая мне кастрюля.
— Эх, ты, — сказала Настенька, — всё спишь да спишь. А к нам солдат приходил, пшённой каши принёс.
Я ничего ей не ответил и пошёл умываться.
Бабушка и хозяйка вернулись не скоро. Они ходили в адресный стол, чтобы узнать, куда переехала тётя Юля, но там ещё не было никаких сведений. Стали ждать дядю Митрия, но в тот день он так и не появился.
Он приехал только на другое утро на грузовике со своими товарищами, красногвардейцами.
— Я по пути, на одну минуту, — сказал он.
Он привёз нам свой паёк: буханку хлеба, связку сушёной воблы и полкуска серого мыла. Грузовик с красногвардейцами ждал его под окном и глухо дрожал.
— Что же теперь делать? — спросила бабушка.
— Сейчас мне некогда, — сказал Митрий, — наш батальон охраняет штаб революции — Смольный. Подождите ещё немного, бабушка Василиса. Унывать не надо! Скоро будет мировая революция, тогда всё устроится само собой.
— Хорошо бы, коли так, — сказала бабушка.
Митрий взял одну воблину, стукнул ею несколько раз по прикладу своей винтовки, оторвал голову и быстро очистил кожу.
— Теперь годится для еды, — сказал он. — Постигай эту науку, — и протянул воблину мне.
— Минута уже прошла, — сказала Настенька.
— Вот в том-то и дело, что прошла. — Митрий поднялся и хотел поймать Настеньку, но она вырвалась и спряталась за плиту. Она думала, наверное, что Митрий будет с ней играть, но ведь ему было некогда. К тому же в дверях появился запыхавшийся Серафимов.
— Декреты привёз? — спросил он у Митрия.
— А как же!
Они вместе пошли во двор. Митрий вскочил на колесо, достал из кузова две тяжёлые бумажные пачки и протянул Серафимову.
— Расклеить надо, — сказал он. — Клейстер у тебя найдётся?
— Сварю и клейстер, — с готовностью отозвался кашевар.
Грузовик с красногвардейцами взревел и тронулся. Митрий помахал нам на прощание рукой.
…Клейстер варили в ведёрке, которое принёс Серафимов. Кашевар сидел на табуретке у плиты и, достав из пачки большой лист, читал по складам:
— «Помещичья собственность на землю отменяется немедленно и без всякого выкупа».
Вверху поперёк листа было напечатано большими буквами: «Декрет о земле».
— А ну как царь назад вернётся, будет тогда вам за такие бумаги! — сказала бабушка.
Серафимов только усмехнулся в усы.
Помешав в ведёрке деревянной лопаткой, он снял его с огня и сказал:
— Собирайся. Поможешь мне расклеивать.
Мы вышли на улицу и принялись за работу.
Я намазывал стену клейстером, а кашевар пришлёпывал декрет широкой ладонью и, любовно расправляя его, приговаривал:
— По-нашему вышло, по-мужицкому!
Почти везде на заборах и стенах домов наклеено было много других воззваний и объявлений. Нам не сразу удавалось найти свободное место. Серафимов относился ко всем другим плакатам и воззваниям крайне подозрительно.
— Ну-кася, почитай мне вот этот! — говорил он. — У тебя побойчее выходит.
— «Безумная политика большевиков накануне краха, — читал я белый лист с жирными чёрными буквами. — Среди гарнизона раскол, подавленность. Министерства не работают, хлеб на исходе… Партия большевиков изолирована…»
— Чего-чего? Кто это клевещет? — сердито спрашивал Серафимов.
Внизу значилось: «От военной секции партии социалистов-революционеров».
Я читал и это.
— Мажь по ему! — сердито командовал кашевар. — Яссёры[9] пакостят! — И он пришлёпывал свой декрет поверх эсеровского воззвания.
Мы шли дальше, но кашевар всё ещё продолжал сердиться.
9
Правильно: эсеры; эсеры — члены партии социалистов-революционеров. Эта партия враждебна народу и Октябрьской революции.