Ну извините Ваш Г. Иванов
Письмо № 11
9 августа 1956 г.
Beau-Sejour
Hyeres (Var.)
Дорогой Владимир Феодорович,
Получил Ледерплякс (без всяких недоразумений) и 5 долларов в Вашем письме. Как мне не важна помощь, которую Вы мне оказали — в тысячу раз (без преувеличения) мне дороже, как это было Вами сделано. Позвольте Вас крепко поцеловать. Очень крепко. Спасибо. Поблагодарите от меня Моршена и всех остальных. На этом кончу то, что Вы называете «деловой частью». Если бы «деловые отношения» между людьми происходили так — [неразб.; мне?] менее пакостной была бы жизнь. А она, по крайней мере у меня сейчас оченно пакостно. Ну еще раз спасибо. Как видите по почерку — рука у меня тверже. Теперь м. б. малость подлечусь.
Я все еще не решаюсь собраться написать Вам о Вашем Моцарте: мозги еще весьма не тверды. Но обязательно напишу, не столько для Вас сколько для себя. У меня с этой Вашей штукой образовался некий душевный роман: сначала были сомнете и недоумения (хотя, как я писал — огорошило сразу), но мало по малу шелуха спадает
цитата из Мандельштама — божественная по моему. Очень меня развлечете, если не надуете с обещанием подробно поговорить и о моей «переписке» со Струве и о его истории. Третий Рим я напечатал все, что написано, 100 стр. в. «Совр. Записках» и обгрызки какие были в «Числах». У меня нет и никогда не было решительно ничего не напечатанного. Бросил писать, потому что надоело — конца края не было видно, писать трудно, получается вроде как чепуха.
Напишу «князь Вельский закурил папиросу…», а что дальше решительно не знаю. Ну и бросил. Был скандал в «Совр. Записках», потом Вишняк успокоился — ведь речь не шла об Учредительном Собрании. Адамович, совершенно верно, написал как всегда белиберду[79]. Как и я о нем в своей рецензии на Одиночество и Свободу. Надеюсь, Вы не думаете, что я ценю его комментарии. Тоже очень мало ценю. Вся его критическая деятельность вроде какого-то миража — подуть и ничего не останется. Но есть и основа: отвращение к таланту, уму оригинальности. В этом смысле — он искренен насчет Вашего Моцарта. Я этого человека насквозь знаю. Вы знаете, конечно, мы были года в очень глубокой ссоре — а теперь помирились вот и обмениваемся иногда вымученными комплиментами, которым грош цена. А когда-то я его очень и слепо любил. Писать об этом — так разве целую книгу.
Он, т. е. Адамович сейчас на Ривьере набит деньгами и кутит и педераствует вовсю. Ведь вот и тут устроился профессором в Манчестере как окончивший петербургский университет. А университета-то и не кончал!.. И по-английски едва-едва плетет лапти.
Вот «старый испытанный друг», который не мог бы мне отказать если бы я к нему обратился с денежной просьбой. И, в то же время, последний человек, к которому бы я обратился. «Мозно мозно, только нельзя» лучше уже
И. В. Вам очень кланяется и благодарит за «лестный отзыв» о ее стихотворении. Очень обяжете, если подробнее скажете, что и за что Вам нравится. Вообще, написали бы поскорей и подлинней и [дальше на полях: ] на машинке! очень обрадуете.
Ваш преданный Георгий Иванов.
Письмо № 12
[без даты]
[на конверте 21 дек. 1957]
«Beau-Sejour» Hyeres
(Var.)
Мой дорогой Владимир Феодорович,
«Увидя почерк мой Вы верно удивитесь…»[80] Но как Вы знаете я болен, болен, болен и до того дошло, что сесть за самую ничтожную «письменную работу» — мне тяжко. Мб. пройдет. Мб. не пройдет. Увидим. Хорошо. Вы, конечно, очень милы — вот опять разорились на Ледерплякс, который, с благодарностью, глотаю. Но если когда-нибудь, будете еще посылать, ради Бога, как прежде, маленькими коробочками. А то опять содрали пошлину свыше 800 фр., а при моей теперешней библейской бедности это чувствительно. А за маленькую коробочку не брали.
Ну я бы ответил на Ваши всякие вопросы в давнишних письмах, но это мне не под силу. Не под силу и искать экземпляр «Отплытия на о. Цитеру». Когда подвернется под руку обязательно пошлю. Впрочем, зачем он Вам, раз Вы книг не собираете. Это ведь только курьез и библиографическая редкость, а стихи более менее ерунда. Но пошлю.
Меня очень посмешила в Вашем последнем письме просьба сообщить кто мои «мама и папа» для возможной будущей книги о мне. Т. е. очевидно посмертной! Лучше бы, если бы Вы как-нибудь обмолвились обо мне, что думали при жизни. А что там посмертные любезности. Если желаете знать кто мои папа-мама — отвечу цитатами — сначала из Лермонтова: «обыкновенные русские дворяне» и продолжая Стендалем «жизнь им улыбалась и поэтому они не были злы». Отчасти это осталось и в моем характере — хотя жизнь давно перестала мне «улыбаться». Кстати цитата Стендаля из его, по-моему самой замечательной книги — именно из «Люсьена Левена». Читали ли Вы ее — ведь она не особенно известна? Если нет — прочтите, убежден, что оцените и насладитесь. Хотя кто Вас знает капризы Вашего вкуса до сих пор для меня загадка.
Ну напишите мне о себе, что делаете, как себя чувствуете. Я ведь искренно привязан к Вам и «по воздуху» очень полюбил Вас. И Вы для меня величина неизменная, как бы не менялись. Вот доказательство, что я болен — «бисерный» почерк, кажется так было написано мое первое письмо Вам, когда я тоже был болен. Здесь райская погода. Стихов я не пишу, а только читаю уголовные романы. Перечел «Господа Головлевы» Щедрина и остался при прежнем мнении — это первоклассный, неоцененный, шедевр. Ну а Вы что думаете? Интересуюсь.
Кончаю, т. к. начинает трещать голова — теперь от всего трещит, как старый мозоль на дряхлой подошве. Вот, чтобы заполнить место и Вас развлечь последний мой стишок на злобу дня. Предчувствую, что обругаете — и то не так и се не то. Ничего я не обижаюсь.
[Приписка на полях: ] Аполлон 1916 (— март?) доступен ли Вашему обозрению. Ответьте.
Жму Вашу руку. Моя жена Вам очень нежно кланяется. Ваш всегда
Георгий Иванов
Письмо № 13
79
Речь идет о книге Г. Адамовича «Одиночество и свобода». Нью-Йорк, Изд-во им. Чехова. 1955.