Вечером бывают у меня обыкновенно странные сцены: пляски баядерок, за которыми можно посылать в любое время. Баядерки составляют особую касту, касту очень многочисленную; единственные их занятия — пляска, пение и жевание бетеля, вяжущих рот листьев, которые, говорят, очень полезны для желудка и от которых сильно краснеют губы. Эти плясуньи ловки и милы; платья на них из белой, розовой или малиновой дымки с золотыми и серебряными узорами, на обнаженных их ногах навешены металлические кольца и цепи, которые во время пляски производят звук, похожий на бряцание шпор, только несколько серебристее. Приемы баядерой так отличны от всего, что я раньше видел, так восхитительно свободны, так своеобразны, песни так плачевны и дики, движения так сладострастны, мягки и живы, сопровождающая их музыка так «раздирательна», что трудно обо всем этом дать приблизительное понятие.
С баядерками обыкновенно ходят мужчины сурового вида, которые во время пляски следят за плясуньями, как тени, трезвоня на своих инструментах и беспрестанно топая ногами. Невольно задумаешься о таинствах чудесной Индии при мысли, что эта пляска, значение которой утрачено, вероятно, восходит к самой глубокой древности и что плясуньи повторяют се бессознательно в продолжение тысячелетий. Баядерки занимают целые улицы; дома их высоки, легкой постройки и напоминают китайскую архитектуру. Вечером они освещены, в них гремит музыка; вход свободен для всякого. Но англичане не умеют ценить этих индийских Терпсихор. Вчера у меня во время пляски англичане схватили этих нежных дев и начали с ними кружить вальс. Это так их обидело, что они бросились на землю, расплакались, долго не соглашались плясать и хотели уйти.
Слишком запятые положительными интересами, англичане нисколько не наслаждаются тем, что составляет роскошь, изящество и очарование Индии. Для них все это кажется пошлым и обыкновенным. Вообще они презирают все, что несходно с привычными им понятиями. Тщетно раскрывается перед ними природа Индии, пленительная, простодушная и вместе с тем дикая и величественная: в отношении «сени» они допускают только парки. Близ английских зданий все отстранено, что напоминает Азию.
Первая забота при разведении садов и парков состоит в том, чтобы истребить пальмы и всю прочую растительность Индии, посадить […] — дерево, похожее на северную сосну, и наделать поляны, которые содержатся с необыкновенной тщательностью. Вот до какой крайности доходит патриотизм англичан. Чем это объяснить — тоской по родине? Эти люди, которые даже чувствуют по непреложным, установленным правилам, пренебрегают природой, изумительной в своей первобытной простоте. в бесконечно разнообразном сочетании цветов и линий, — предметом неистощимого наслаждения художника. Грапия туземцев — для англичан еврейская грамота: простота не нравится уму, привыкшему к вычурности. А между тем что может быть плачевнее смешных нарядов, безобразящих наших дам, в сравнении с чудной первобытной одеждой индианок, скроенной и прилаженной самой природой!
Представьте себе, что мне делают честь заботливо показывать доки, монетный двор, паровые машины и даже крепостные строения. Не правда ли как любопытно смотреть на эти европейские редкости в Индии?
Здешнее правительство — в полном смысле patronising[17]. Туземцам, магометанам и гебрам, остается только заботиться о своих удовольствиях и религиозных обрядах: о безопасности их печется превосходно составленная полиция.
Послезавтра я еду на Цейлон. Путешествие (я еду морем)' продолжится 10 дней. На Цейлоне думаю пробыть недолго, может быть месяц. Оттуда проеду в Калькутту, через Мадрас, и тоже морем. Переезд между Цейлоном и Калькуттой может продолжаться 13, 14 дней. Из Калькутты я отправляюсь по Гангу на пароходе в Агоу, на это положим 15 дней, а из Агры — в Дели. Из Дели в Бомбей сухим путем — месяц, недель шесть, много два месяца, смотря как поедешь — в паланкине, на лошади или на верблюде. Из Бомбея я могу возвратиться под родимый кров или через Персию, или прежним путем, или Басрой, Багдадом, Дамаском, Бейрутом и Средиземным морем.
Вот какие поездки задумал я по совету многих стран-ствователей. Боюсь только, чтобы вместо путешествия не пришлось мне забраться на какую-(нибудь гору во избежание страшной жары. Только что успел я сюда приехать, получил непродолжительную холеру, которая все-таки потрепала меня. Но так как она прошла, мне еще остается маленькое утешение — именно то, что и прочие мои спутники поплатились тем же, один за другим. Ночи бывают иногда удушливы: ни струйки ветерка. Говорят, в Калькутте еще душнее, но зато тамошние дома расположены со всевозможным удобством для избежания гибельной индийской духоты. Притом я постараюсь выбрать время.
Теперь меня занимает одно предположение, хотя это еще только воздушный замок: хочется по прибытии в Дели отправиться в Лагор [Лахор] и еще далее в Кашемир [Кашмир]. Это верх моих желаний. День и ночь преследует меня мысль — разоблачить непроницаемую тайну, покрывающую эту страну, так мало исследованную. Вот в чем дело: я узнал, что англичане посылают войска в Лагор и Кашемир[18], и мне кажется, что в подобных обстоятельствах легко может представиться случай съездить туда. Тогда мое путешествие продлится еще год, только вряд ли достанет у меня на это духу. Вероятно, и мной овладеет тоска по родине. Желание скорее увидеться с тобой и с некоторыми из моих знакомых, наконец, невозможность устроить свои денежные дела — все это может расстроить мои предположения. Подумай, мой друг, о моем положении и помоги, если можешь. Прощай.
P. S. Я ничего не писал тебе об Адене. Это место довольно своеобразное, дикое и пустынное, посещаемое шайками африканцев и арабов, совершенно первобытных. Англичане устроили там складочные магазины каменного угля, пересылаемого из Англии через мыс Доброй Надежды. Оттого-то уголь чрезвычайно дорог, так же как переезд из Суэца в Индию. Слава богу, бомбейский банкир принял мои верящие письма, и я спокоен, по крайней мере на некоторое время.
[Ему же]
На корабле, между Бомбеем и Цейлоном,
28 марта 1841
Мы уже несколько дней, сколько именно не знаю, на купеческом корабле; все держимся Малабарского берега при постоянном штиле. Вот уже два дня не можем потерять из виду клочка земли, называемого Мангалор [Мангалуру]. Духота нестерпимая; спим на палубе, почти раздетые. Днем из приличия и уважения к дамам надеваем платье баснословной легкости, какую можно встретить только в Индии: панталоны, рубашки и жилет белые из grass-cloth, род батиста; все это прозрачно, как только может позволить приличие (европейское). Впрочем, очень хорошо, что так жарко (27° по Реомюру в тени и 57° на солнце)[19], хорошо, потому что каюты битком набиты огромнейшими кокроаками. Наш капитан, очень достойный человек, оказывает нам всевозможное уважение и вдоволь угощает портером и пивом. Мое общество уменьшилось; нет никого, кроме сэра Колина Кэмпбелла, его детей и свиты, людей крайне порядочных и любезных. Очень мне жалко барона Леве-Веймара, который остался в Бомбее в надежде сесть на корабль, отправляющийся в Басру или Багдад.
По рассказам, Цейлон — прелюбопытный остров, покрыт горами и непроходимыми лесами; диких слонов на нем развелось неисчислимое множество. Говорят, что тамошний климат, особенно в столице острова Канди, лучший во всей Индии. Мне бы не следовало говорить с тобой о Цейлоне, не видавши его, но что делать: [аг niente [праздность] заставляет болтать. Говорят также, что на Цейлоне много крокодилов, жаб и, кажется, ихневмонов, не считая уже тысячи пород змей, что немножко неприятно. Сегодня я видел довольно большого морского змея и, первый раз в жизни, Кита и еще какую-то чудовищную рыбу, название забыл У нас на борту маленькая обезьяна, пойманная в Бомбее, маленькая черепаха и хорек, которого держат для крыс, расплодившихся в страшном множестве по всем каютам. Ко мне это не относится, потому что с каютами у меня ничего нет общего (по крайней мере ночью); схожу я вниз только завтракать и обедать. Я в Бомбее купил складную кровать с кисейной занавеской от комаров и расположился на палубе. Теперь пишу тебе из моего уголка, а мои спутники сидят за своим «ланчем», вторым завтраком, состоящим из бисквита, хереса и водки. Англичане никогда не изменят заведенному порядку: та же ветчина, тот же фаршированный гусь, те же копченые сельди, кайенский перец, сливовый пудинг, сыр, орехи и водка. Оттого они только и делают, что принимают лекарства: «английскую соль» и т. п. У каждого есть medicine-chest [ «походная аптечка»], начиная с капитана, а капитан — толстый двадцатипятилетний парень, который постоянно наедается старой ветчиной и салом и вслед за тем неизменно принимает содовые порошки в вине.
17
Англичане гордились тем, что установили в Индии