Обычные, рядовые события вдруг ранили в самое сердце. На школьном собрании дочь показала мне, что она написала восемь месяцев назад, в первый день учебного года: «Я – во втором классе. Интересно, что будет со мной дальше». И тут меня словно ударило: ведь когда она это писала, ни она, ни я даже подумать не могли, что еще до конца этого учебного года она потеряет отца. Второй класс. Я взглянула на ее маленькую ручку в моей, на ее милое личико, которое она подняла ко мне, чтобы увидеть, понравилось ли мне ее сочинение. Я покачнулась и едва не упала – пришлось сделать вид, что споткнулась. И потом, пока мы вместе шли по классу, я все время смотрела вниз, чтобы случайно не встретиться взглядом с кем-нибудь из других родителей и не сорваться окончательно.
Еще тяжелее давались праздничные дни. Дэйв всегда очень серьезно относился к первому дню учебного года, много фотографировал наших детей, идущих в школу. Я пыталась разжечь в себе хоть какой-то энтузиазм, чтобы сделать такие же фото. В день рождения дочери я сидела на полу в спальне со своей матерью, сестрой и Марне и не знала, как мне спуститься вниз и пережить праздник, не говоря уже о том, чтобы улыбаться. Я понимала, что должна сделать это ради дочери. И ради Дэйва. Но я хотела делать это вместе с Дэйвом.
Были моменты, в которых даже я могла увидеть что-то забавное. Придя стричься, я упомянула о том, что у меня проблемы со сном. Мой парикмахер отложил ножницы и, просияв, открыл сумку и достал из нее «Ксанакс» всех возможных форм и дозировок. Я отказалась – но оценила жест. Как-то мы разговаривали по телефону с отцом, и я пожаловалась, что у всех книг о том, как пережить потерю, ужасные названия: «Смерть жизненно важна» или «Скажи этому "да"». (Как будто я могла сказать «нет».) Пока мы говорили, мне принесли еще одну: «Как научиться спать посередине кровати». В другой раз я ехала домой и включила радио, чтобы отвлечься. Каждая следующая песня была хуже предыдущей. «Тот, кого я знал раньше». Ужасно. «Это не конец». Я так не думаю. «Вечно молодой». Не в этом случае. «Избавление: время твоей жизни». Нет и нет. Наконец я остановилась на «Северные олени лучше, чем люди».
Мой друг Дэвис Гуггенхайм рассказал мне, что, снимая документальные фильмы, он научился позволять истории разворачиваться самой. Он начинает свои проекты, не зная, чем все закончится, потому что история развивается по своим законам и все происходит в свое время. Дэвис убеждал меня, что я не должна пытаться совладать с горем – нужно прислушиваться к нему, не гнать его прочь и дать событиям идти своим чередом. Он хорошо меня знал. Я старалась справиться с горем, убрать его в коробку и выбросить. Первые недели и месяцы у меня ничего не получалось. Страдания неизбежно побеждали. Даже когда внешне я была спокойна и собранна, боль всегда была со мной. Физически я могла сидеть на совещании или читать детям книжку, но сердцем я была там, на полу в спортзале.
«Никто никогда не говорил мне, – писал К.С. Льюис, – что скорбь настолько похожа на страх». Страх был постоянным, и казалось, что тоска не пройдет никогда. Волны продолжали накатывать на меня, пока я не переставала держаться на ногах, не переставала быть собой. В жуткой пустоте, через две недели после смерти Дэйва, я получила письмо от знакомой, женщины в возрасте за шестьдесят. Она писала, что опередила меня на этом горьком вдовьем пути и потому очень хотела бы дать мне какой-то добрый совет, но, увы, не может. Она потеряла мужа несколькими годами ранее, ее близкая подруга – еще на десять лет раньше, но они так и не почувствовали, что время лечит. Она писала: «Как бы я ни старалась, я не могу придумать ничего, что могло бы тебе помочь». Это письмо, написанное, несомненно, с самыми лучшими намерениями, разрушило мои надежды на то, что боль со временем утихнет. Я чувствовала, как пустота смыкается вокруг меня и меня ждут бесконечные годы этого вакуума.
Я позвонила Адаму Гранту, профессору психологии из Уортона, и прочла ему это мрачное письмо. Два года назад Дэйв познакомился с книгой Адама «Брать или отдавать»[1] и пригласил его выступить в SurveyMonkey, где был генеральным директором. После выступления мы ужинали вместе с Адамом у нас дома. Исследования Адама посвящены поискам мотивации и смысла, и мы начали говорить о проблемах женщин, о том, чем им может помочь работа Адама. Со временем мы начали вместе писать статьи и подружились. Когда умер Дэйв, Адам прилетел на похороны с другого конца страны. Я рассказала ему, чего боюсь больше всего: что мои дети никогда не смогут быть счастливы. Другие люди уже пытались разубедить меня в этом на личном примере, но Адам привел данные, подкрепленные исследованиями: оказывается, многие дети, потеряв одного из родителей, демонстрируют необычайную стойкость. Их детство продолжает быть счастливым, и со временем они становятся вполне успешными взрослыми людьми.