Что оставалось делать? Смириться с поражением? Или жаловаться по инстанциям, напирать на то, что, дескать, не могу сработаться с Латифзаде? Просить о его переводе? Ситуация, в которой я очутился, была для меня новой, и я ощущал собственную неопытность.
День, начавшийся стычкой, закончился тоже бурно. Теперь мы сцепились с Латифзаде уже из-за Мирзы-муэллима.
Требовалось утвердить начальника летнего трудового лагеря. Комсомольцы выдвинули свои предложения. Были кандидатуры и у отдела народного образования. Одна из них — Мирзы-муэллима. Но едва прозвучало это имя, как Латифзаде решительно замотал головой:
— Не подходит. Вздорный характер, неустойчив в убеждениях.
— Что вы такое говорите?! — ахнула Мензер.
— Знаю, знаю. По неизвестной мне причине вы постоянно берете его под свою защиту, закрывая глаза хотя бы на возраст. Ему давно пора в отставку, на пенсию!
Мензер как-то неожиданно смешалась, сникла.
— Не настаиваю, чтобы именно он ехал в лагерь. Возможно, туда нужен человек порасторопнее…
— Да ничего подобного! — сказал я. — При чем тут возраст? Прежде всего следует учитывать духовный потенциал человека, его энергию. Не только Мирзу-муэллима, но и еще одного старика предлагаю в руководство лагеря: бывшего шофера Алы-киши. Он не педагог, но отличный воспитатель. А от колхоза пусть им помогает Герой Социалистического Труда Абдулов. Убежден, эта тройка сработается: они наладят в лагере образцовый порядок и товарищескую атмосферу. В сущности, у нас уже и складывается первый педагогический совет.
— Мирза-муэллим учился в духовной школе, — ввернул, не сдаваясь, Латифзаде. — Знаем, что вдалбливали им в медресе… У меня есть сигнал: втихую он читает ученикам гасиды[16] некоего средневекового поэта…
С трудом удерживаясь от смеха, я сказал:
— Согласен. Сделаем Мирзе-муэллиму внушение: хорошие гасиды надо читать во всеуслышание, на площадях! — Круто меняя разговор, докончил: — Начальником лагеря утвердим конечно же человека молодого. Расторопного, по выражению Мензер-муэллиме. Тут я с вами согласен. У начальника много административных, хозяйственных забот. Трудовой лагерь мы организуем впервые. Воспитание в нем должно идти прежде всего трудом, а не через развлечения, как у младших школьников.
То, что я взял Мирзу-муэллима под защиту, кажется, озадачило Латифзаде. Поразмыслив, я понял: отвергая кандидатуру человека, оскорбившего лично меня, Латифзаде тем самым как бы протягивал мне руку мира. А может быть, дело было вовсе не во мне, а в престиже первого секретаря райкома, кто бы ни занимал этот пост? По-своему, Латифзаде был принципиальным человеком. Тогда, на плотине, он бросил с укоризной: «Вот что значит выпускать оратора без проверенного текста!» На что я, тоже шепотом, возразил: «Какая же критика бывает по шпаргалке?»
Спросили мнения Мензер-муэллиме. Но та вдруг вскипела (видимо, не простив себе, что недавно подпала под волю Латифзаде), бросила ему с пылающими щеками:
— Теперь я понимаю, каким образом вы пустили столь глубокие корни в нашем районе! Готовы исподтишка опорочить хороших людей, чтобы самому выглядеть чистеньким?!
Не дожидаясь возражений, она ушла, с шумом захлопнув дверь.
— Ну и ну, — ошарашенно протянул Латифзаде. — Чего же ждать от школьников, если у них такие учителя? Скоро каждый деревенщина будет врываться прямо с улицы и харкать на пол. Теряется уважение к райкому! — желчно докончил он.
Я резко возразил:
— Пусть у вас не болит голова за райком. Настоятельно советую подумать о собственном стиле поведения. Пересмотреть его.
15
Однажды председатель комитета народного контроля Афганлы пригласил меня посетить рынок.
Он был говорлив, сыпал к делу и не к делу прибаутками и пословицами, что развлекало, но и несколько утомляло его собеседников.
Стояла вторая половина мая. На полях поспевали колосовые. Через пару недель можно было приступать к уборке ячменя. По лугам косили сено. Конечно, машин на полях было достаточно, но рабочих рук все равно не хватало: на лесные поляны, на склоны гор по-прежнему выходили с косами. Приходилось, как и раньше, прибегать к помощи горожан, посылать в колхозы школьников и студентов.
Поход на рынок был задуман для того, чтобы проверить, много ли бездельного народа толчется там в горячие дни?
Афганлы шел впереди, привлекая к себе всеобщее внимание размашистыми жестами и громким голосом:
— Деды недаром твердили: если на гумне мало снопов, то не жди зерна в амбарах! А ну-ка полюбопытствуем, где в районе растет лучшая хурма и откуда привозят самый сладкий изюм?
Он подмигнул милиционеру; тот принялся ревностно очищать для нас дорогу.
Рынок захватывал пестротой. Под сводами его арок, в тени, расположились мелкие торговцы. А посередине тянулись длинные прилавки — молочный и овощной ряды. Особенно привлекал взор овощной ряд с его черносливом, перцем, желтым имбирем, жареным горохом и орехами.
…Да, это был тот самый базар, на котором я в отрочестве продавал пшеницу! Так и слышу до сих пор голос в ушах: «Скинь, малец, цену. Возьму весь мешок». Зерновой ряд был тогда самым шумным, самым людным. А нынче готовый хлеб покупают в магазинах. Никто не хочет возиться с помолом и выпечкой.
За прилавком стояли дюжие парни в шикарных костюмах. Зорко поглядывали на свой товар: свежий картофель, молодые огурчики, ранние помидоры в аккуратных пирамидках. Весы были не у всех. Продавец прихватывал из мешка пятерней несколько картофелин с нежной кожицей, бросал их в мерные ведерки. Сколько туда вмещается, приходилось верить ему на слово.
— Почем огурцы, братишка? — спросил Афганлы.
— Берите на здоровье.
— Я цену спрашиваю.
— Цена — смотря по покупателю. Вам, товарищи контролеры, уступлю задешево.
Заведующий рынком предупредительно назвал цену.
— Дороговато. Неужели берут? — удивился я.
— К концу дня, когда товар теряет свежесть, немного сбрасывают. Но это, конечно, хозяину в убыток.
— Убыток? А много у них затрат?
— Как сказать… Строят теплицы, привозят особую почву. Жалуются, что хлопот столько же, как если бы иголкой могилу копать!
— И вы их пожалели? Позволяете взвинчивать цены как вздумается? То-то они от трудов праведных высохли, шеи как соломинки… Некоторым бугаям лень белые халаты надеть, костюмов не жалеют…
— Вы правы, товарищ секретарь. Это спекулянты-перекупщики. Но придраться не к чему, у всех справки, что привезли продукты с приусадебных участков. Каждого ведь проверять не будешь? Попробуй наказать хоть одного — защитники ринутся со всех сторон.
Я подошел к парню за прилавком:
— Ты учишься?
— Восемь классов закончил, муэллим.
— Есть среди покупателей учителя твоей школы?
— А что им тут делать? Ранняя зелень учителям не по карману. Через месяц они из магазина килограммами картошку понесут.
— Значит, твой товар рассчитан только на тугой кошелек?
— Выходит, так. Своего не упустим.
— Замолчи, бесстыдник! — вскричал Афганлы. — С кем говоришь?!
Следующим в ряду стоял подросток не старше четырнадцати лет.
— Тоже спекулируешь? — спросил я напрямик.
Мальчик вспыхнул до кончиков ушей.
— Я?.. Продаю…
— Больше заняться нечем? Овощи сам растил?
— Нет… Это дядины. Он отлучился, просил постоять… Клянусь, я здесь впервые! Мы живем на горе, там не то что огорода не разведешь — питьевой воды нет…
Милиционер тронул его за локоть:
— А ну, пойдем. Разберемся, кто ты и откуда.
Вмешался заведующий рынком:
— Мальчик говорит правду. Он не из здешней братии.
Афганлы насмешливо протянул:
— Спросили у верблюда: отчего у тебя шея кривая? Тот ответил: «А я и весь крив!» Мальчишек отбивают от школы, делают прислужниками спекулянтов, а работники рынка смотрят на это сквозь пальцы.
За спиной раздался жалобный детский плач. Женщина с ребенком на руках возмущенно выговаривала толстощекому торговцу.