Племянник Витгенштейна

дозревал до больницы, как он сам выражался, он не мог удержать в руке стакан, то и дело терял контроль над собой и начинал плакать. Его всегда видели только в самых элегантных костюмах, завещанных ему умершими друзьями или подаренных друзьями еще живыми; около десяти утра, к примеру, он сидел в белом костюме у “Захера”, около половины двенадцатого — в серо-полосатом в “Бройнерхофе”, около половины второго — в “Амбассадоре” в черном, а около половины четвертого пополудни — опять же у “Захера” в кремовом. Куда бы он ни отправлялся и где бы ни находился, он на ходу напевал не только целые вагнеровские арии, но очень часто — чуть ли не половину “Зигфрида” или “Валькирий”; напевал своим ломким голосом, не обращая внимания на окружающих. На улице он мог спросить совершенно посторонних людей, не придерживаются ли они, как и он, того мнения, что после Клемперера[22] слушать музыку в интерпретации других дирижеров стало невыносимо. Большинство из тех, к кому он обращался, никогда ничего не слыхали о Клемперере и вообще не имели представления о музыке, однако его это не смущало. Когда у него возникало такое желание, он прямо посреди улицы начинал рассуждать о Стравинском или о “Женщине без тени”[23] и во всеуслышанье заявлял о том, что скоро поставит “Женщину без тени” на Траунзе — с лучшими исполнителями мира. “Женщина без тени” была его самой любимой оперой после вагнеровских. И он действительно постоянно спрашивал у прославленнейших певиц и певцов, за какие гонорары они согласились бы принять участие в одноразовой постановке “Женщины без тени” на Траунзе. “Я построю плавающую сцену, — часто говорил он, — а оркестранты будут играть на второй плавающей сцене, под Траунской скалой”. "“Женщина без тени" создана для Траунзе, ее следует играть между Траунской церковью и Траунской скалой”, - так он говорил. “Смерть Клемперера сорвала мои планы, — говорил он позже, — с Бёмом[24] ‘Женщина без тени’ превратится для меня в кошачий концерт”. Однажды он заказал у Книзе, лучшего и самого дорогого портного в Вене, сразу два белых фрака. Когда заказ выполнили, Пауль написал служащим ателье, что они поступили странно, прислав ему целых два белых фрака, тогда как он не заказывал даже одного, черного, — и в конце вежливо осведомился, уж не принимают ли его за сумасшедшего. На самом же деле он много недель ходил в ателье Книзе, постоянно требуя каких-то изменений в покрое обоих заказанных им фраков. Даже не неделями, а месяцами терзал он фирму Книзе своими капризами, а когда оба белых фрака наконец были готовы, Пауль вообще отказался признать, что заказывал в ателье Книзе два фрака — “два белых фрака — что они там себе думают! — я ведь не сумасшедший, чтобы заказывать два белых фрака, да к тому же в ателье Книзе”. В итоге владелец ателье, вооружившись кипой свидетельских показаний, потребовал от Пауля причитающийся ему гонорар, который, естественно, — поскольку у Пауля своих денег не было — пришлось выплачивать семейству Витгенштейнов. Само собой, после этого Пауль опять угодил в “Штайнхоф”. Его родственников больше устраивало, чтобы он находился там, а не на свободе, которой — как они, разумеется, думали — он всегда только злоупотреблял, причем самым возмутительным образом. Они ненавидели Пауля — несмотря на то и именно потому, что он был их же собственным порождением (на мой взгляд — наилучшим). Что-то гротескное мерещилось мне уже в том, что мы с ним одновременно оказались на судьбоносной для нас Вильгельминовой горе. Я — в подобающем мне отделении легочной терапии, он — в подобающем ему психиатрическом отделении. Пауль вновь и вновь пытался объяснить мне на пальцах, сколько раз он уже побывал в “Штайнхофе” и в “Нидернхарте” (то есть в лечебнице Вагнера-Яурегга), но пальцев не хватало, и он никогда не мог установить точное число. Если в первой половине его жизни деньги вообще не играли никакой роли, потому что он, как и его дядя Людвиг, располагал ими в чудовищных и — так им обоим казалось — неисчерпаемых количествах, то во второй половине жизни, когда он их вообще не имел, они, напротив, играли величайшую роль. Дело в том, что и во второй половине своей жизни Пауль много лет вел себя точно так же, как в первой, а это, естественно, приводило к серьезнейшим столкновениям с родственниками, которым он — по крайней мере юридически — больше не мог предъявлять никаких претензий. Оставшись буквально за одну ночь без гроша, он просто-напросто стал снимать со стен помещений, которыми владел, картины и продавать их за бесценок бессовестным перекупщикам из Вены и Гмундена.[25] Большая часть его драгоценной мебели тоже исчезла в недрах автофургонов, принадлежавших так называемым торговцам антиквариатом, продувным бестиям, которые давали Паулю за эти сокровища какую-то ерунду. Так за комод эпохи Иосифа II ему заплатили не больше, чем стоит бутылка шампанского, и эту бутылку он тут же распил с торговцем, который купил у него комод. В конце жизни Пауль часто высказывал желание съездить (по крайней мере) в Венецию, чтобы один раз выспаться в “Гритти",[26] но для подобных желаний было уже слишком поздно. О своих пребываниях в “Штайнхофе” и лечебнице Вагнера-Яурегга он рассказывал мне невероятные вещи, которые надо бы пересказать, но для этого здесь нет места. “Я был в дружеских отношениях с врачами, пока у меня водились деньги, — часто говорил он, — но потом, когда денег у тебя уже нет, с тобой начинают обращаться как со свиньей”. Господина барона санитары запирали в одну из “клеток”, то есть в одну из сотен кроватей, затянутых металлической сеткой, не только с боков, но и сверху и держали его там, в лежачем положении, до тех пор, пока он — сломленный — не становился покорным. Что достигалось лишь после многонедельной шоковой терапии и побоев. Я боялся снова увидеть Пауля. Но однажды случилось следующее. Между обедом и официальным временем посещений, когда в корпусе “Герман” царит совершенный покой, меня разбудила рука Пауля, которую он положил мне на лоб. Он стоял рядом и спрашивал, можно ли ему сесть. Потом присел на мою кровать, и на него сразу же напал

22

Отто Клемперер (1885–1973) — выдающийся немецкий дирижер и композитор; в 1927–1933 гг. — директор оперного театра “Кролл” в Берлине, пропагандировавшего новые оперные произведения; в 1933-1939- главный дирижер филармонического оркестра в Лос-Анджелесе; в 1947–1950 гг. — директор оперного театра в Будапеште; с 1955 г. — главный дирижер Лондонского филармонического оркестра.

23

Опера-сказка Рихарда Штрауса на либретто Гуго фон Гофмансталя, впервые поставленная в 1919 г.

24

Карл Бём (1894–1981) — австрийский дирижер; руководил дрезденским, а затем венским оперным театром. В 1964 г. стал первым генеральным музыкальным директором Австрии.

25

Гмунден — курорт на берегу Траунзе.

26

"Гритти" — отель, размещающийся в палаццо XVI в. на площади Св. Марка. В нем останавливаются коронованные особы, главы государств, премьер-министры и т. д.