Тем самым, несмотря на расколотость (неравномерное расслоение) социума, обусловленную неудачными религиозными реформами государя Алексея Михайловича и патриарха Никона, а затем форсированной вестернизацией Петра I, когда были утрачены основания для политического (легитимность власти), религиозного (староверы и официальное православие) и культурного (национальное и европейское) единства, — общество сохранило способность концентрироваться вокруг центра в момент внешних или внутренних «вызовов» (А. Тойнби). Например, первоначальные поражения кампании 1812 года с потерей Москвы не привели к политическому кризису в обществе.
Ситуация изменяется в начале XX века. В ходе Русско-японской войны на Парижской (1904) и Женевской (1905) конференциях ряд оппозиционных правительству течений: в частности, Российская социал-демократическая партия (большевиков), Партия социалистов-революционеров, Финская партия активного сопротивления, Грузинская партия социалистов-федералистов-революционеров, Польская социалистическая партия, выступили в поддержку Японии. Но финансовая помощь российским революционным и оппозиционным партиям не повлияла заметным образом ни на ход войны, ни на ход революции 1905 года. Субсидирование коллаборантов со стороны Токио было прекращено сразу же после начала мирных переговоров 9 августа 1905 года в Портсмуте (США){3}. Следующим шагом можно считать Циммервальдскую конференцию (1915), в ходе которой левое крыло Партии социалистов-революционеров и Российская социал-демократическая рабочая партия заняли деструктивную позицию по отношению к Санкт-Петербургу. После Февральского переворота 1917 года масштабы сотрудничества с неприятелем становятся критическими для сохранения основ российской государственности, когда эта политика приняла формы открытой коллаборации с кайзеровской Германией{4}.
В результате Октябрьского переворота и Гражданской войны раскол в российском социуме, имплицитно существовавший на протяжении двух столетий, вместе с радикальными реформами и государственным террором большевиков привел к углублению старых и возникновению новых противоречий и, следовательно, дальнейшему его разделению. Многочисленные восстания на всей территории СССР захватили все части общества. Они могут быть рассмотрены как прелюдия к кульминации этой трагедии — массовой коллаборации в годы Второй мировой войны.
Одним из первых (если не первым) случаев подобной коллаборации является сотрудничество бывших советских граждан с Японией. В принципе, подобное взаимодействие было уже в определенной степени подготовлено белой эмиграцией. Так, в частности, генерал-лейтенант атаман Григорий Семенов{5} сумел создать довольно эффективную собственную разведывательную сеть и полученной информацией делился с японцами. В частности, он информировал Токио об изменении численности групп и перемещениях кораблей в дальневосточных портах[2]. А Генерального штаба Русской императорской армии полковник Николай Ушин служил у военного атташе Маньчжоу-Го в Берлине{6}. Касаясь собственно советской коллаборации, то, по свидетельству Александра Яцевича, бежавшего с группой единомышленников из тюрьмы в Сибири (где он содержался в связи с предыдущим неудачным побегом) в 1936 году, они были зачислены в состав японской армии и приняли участие в боях у озера Хасан 29 июля — 11 августа 1938 года{7}.
Была предпринята попытка создания коллаборационистских частей (Русской народной армии) и в ходе советско-финляндской войны 1939–1940 годов. В ней приняли участие представители эмигрантского Русского общевоинского союза и советский невозвращенец, бывший функционер из секретариата Сталина Борис Бажанов. В итоге в РНА вступило 550 человек. Правда, в отличие от соратников Яцевича, в боевых действиях они участия практически не принимали, так как формирование армии прервалось с началом мирных переговоров. Имело место всего одно боестолкновение, в ходе которого на сторону отряда коллаборантов, численностью в 35–40 человек, перешло, по разным сведениям, от 200 до 300 красноармейцев{8}. Интересно, что бывшие красноармейцы предпочитали видеть на командных должностях белых офицеров, но не столько из идейных соображений, сколько из сугубой прагматики: эмигрантам терять нечего, поэтому нас не продадут.
2
В конце войны Семенов выразил готовность подчинить свои части (60 тыс. человек) Власову