Торвальд, опровергал подобный взгляд, видел в генерале в первую очередь человека, защищавшего интересы своих подчиненных.
Отечественная коллаборация, по мнению историка, являла собой «беспримерную драму первой попытки свергнуть режим Сталина во время II Мировой войны силами самих граждан Советского государства». То есть Торвальд, как и Лайонс, мыслил ее как некое революционное явление.
Исследователь выделял три периода коллаборации.
— Стихийное стремление советских граждан к борьбе против власти (от начала войны до первых шагов Власова на путях формирования Освободительного движения).
— Организация РОД, борьба с антивласовскими настроениями в вермахте и немецкой администрации (конец 1942-го — конец 1944 года).
— Формирование КОНР и его гибель (зима — весна 1945 года){19}. Торвальд утверждал, что это «движение имело все шансы стать многомиллионным и победить. Оно проиграло потому, что высшее руководство Германии в своих захватнических амбициях, колониальных мечтаниях предало историческую европейскую задачу (sic! — А. М). Это предательство затем было не менее трагически повторено победившими западными державами, по причине абсолютного непонимания политической обстановки в 1945 году»{20}. К сожалению, источники в книге Торвальда были включены в текст без ссылок, а зачастую и без атрибутации, что снижает научную ценность его монографии.
Автор другого исследования, профессор Русского исследовательского центра при Гарвардском университете, историк Джордж Фишер, дал несколько отличный взгляд на отечественную коллаборацию в своей книге «Советская оппозиция Сталину. Случай из истории II Мировой войны»{21}. Фишер, сын советской переводчицы и американского журналиста, в 1927–1931 и 1933–1939 годах жил в Москве. Свой опыт и оценку советской действительности он спроецировал на деятельность коллаборантов. В отличие от Торвальда ученый не считал сотрудничавших с нацистами советских граждан революционерами. Для объяснения их поведения он предложил концепцию «инертности». Согласно Фишеру, советский тоталитаризм подавляет любые формы инициативы, что в конечном счете сказывается и на самосознании. Индивид полностью подчиняет свое поведение директивам вышестоящего начальства. «У обывателя инертность проявляется в виде аполитичности и пассивности, а у функционеров в оппортунизме и карьеризме»{22}.[5] Советское общество приобрело «почти совершенную способность приноравливаться» к партийной линии{23}.[6]
Хаос первого этапа войны, отсутствие директив при неспособности к самостоятельности мышления обрек Красную армию на поражение. Военнопленные и жители оккупированных территорий оказались в ситуации аномии (Э. Дюркгейм). Они вынуждены были искать новые политические авторитеты, в качестве которых выступила немецкая администрация. Поэтому «в 1941 году решающим фактором в поведении большинства советских людей были не политические убеждения “за” или “против” Сталина и даже не объективные военные факторы. Вместо них была инертность». В таком контексте, естественно, «армия Власова была фантомом»{24}.
По мнению Фишера, «стабилизация фронта в начале 1942 года, обусловленная восстановлением контроля Москвы», подчинение советским правительством социума были не только важнее отношения «германских завоевателей к советскому населению» или же «изменения коммунистами национальной политики», но и первичнее этих явлений. Эти изменения внешних условий выступили в качестве катализатора самостоятельности общественного мышления, в том числе и коллаборантов (к таким экзистенциальным факторам Фишер относит плен или эмиграцию). Преодолением инертности, по мнению историка, явилось и то, что движению в целом удалось сохранить свою независимость от наци, хотя внешне они и выглядели наемниками. В итоге само движение стало «единственным выдающимся примером сопротивления советской власти, по крайней мере, со времен Гражданской войны в начале 20-х годов»{25}.
5
В современной психологии и социологии понятию «инертность» соответствует термин «инфантилизм». Хотя в автобиографии «Две страсти» Фишер настаивал именно на термине «инертность».
6
Глава отдела культуры и искусства КОНР Игорь Новосильцев вспоминал один из рассказов Власова: «Однажды Андрей Андреевич как-то сидел дома со своей женой и читал газету. И в этой газете было какое-то новое правительственное распоряжение, в котором он видел очередное страшное ущемление российского крестьянства… И вот он возмущался этим. И вместе с женой они говорили, и вдруг приходит начальник штаба и спрашивает его: “Ну что, прочли?” Так вот, говорит, замечательная какая, интересная статья, и какое мудрое наше правительство. И когда он ушел, то жена Андрея Андреевича посмотрела ему в глаза и сказала: “Андрей, а разве так можно жить?”»
Этот же случай вспоминает и отец Александр Киселев