В февральском письме 1946 года Борис писал мне из армии: «Податель сего письма т. Стадницкий передаст тебе флакон “Коти” и книгу (довольно глупую) П. Арапова — “Летопись русского театра”. Передай это Вите (Вике) — у нее в марте день рождения». Несколько позже Вика уже сама обратилась ко мне с просьбой помочь ее сестре Тамаре «устроиться на работу в какой-нибудь театр»; Тамара только закончила ГИТИС. Такое непосредственное обращение к человеку, знакомому лишь по переписке, свидетельствовало: во-первых, о том, что Борис характеризовал Вике меня как надежного хранителя их тайны; во-вторых, что тайна существовала.
Об устойчивости отношений между Борисом и Викой свидетельствуют и воспоминания моей жены, Ирины Рафес. Летом 1947 года Ирина отдыхала в Харькове у свекрови. В это время в город приехал «подкормиться на родительских харчах» Слуцкий. Почти ежевечерне Ирина ходила на почту звонить мне в Москву. Ее всегда сопровождал Борис — и тоже звонил в Москву, Вике. Он очень тревожился о ней — она в это время была нездорова, и это позволяло Борису часто звонить замужней женщине. Хотя Борис мало говорил о Вике, Ира ощущала, что за его внешней сдержанностью, а иногда и показной лихостью, скрыта натура тонкая, способная на глубокое чувство. Каковы были подлинные отношения Бориса и Вики, для нас осталось неизвестным (П. Г.).
Во время работы над книгой авторам стало известно, что в Израиле в 1993 году были опубликованы воспоминания Виктории Левитиной. По просьбе авторов Виктория Борисовна прислала свои мемуары. В них нет подробностей личностных отношений. Воспоминания рассказывают главным образом о стихах, «с которых он начинал (ранние вообще мало известны), которые так и остались на пожелтевших, с разлохмаченными краями, со множеством опечаток и непонятностей, с отскакивающей буквой “в”, машинописных листках. И хранила-то их, признаюсь, не потому, что тогда чувствовала их поэтическую особенность, а как берегут подарок, дорогой своей единственностью. К тому же все они с именными посвящениями <Вике Левитиной>, как знак отношений никаких и все-таки… смутных, ни тогда, ни после никак не определившихся, закрепившихся в воспоминании, может быть, именно неповторимостью своей неопределенности. Поручиться, что все эти стихи обнародую впервые, не могу: может быть, где-то какое-то и напечатано… Но даже если да, то они — не одно-два, а сразу все вместе — как родники, как истоки. Вот так начинал. Вот чем жил, Вот таким был поэт, впервые испытывающий каждую строку — нет, каждое слово, на правду, на прочность, на вкус, на запах»[282].
Ценность воспоминаний Виктории Левитиной не только в том, что благодаря им стали известны несколько ранних стихотворений поэта. Воспоминания свидетельствуют, что при всей «смутности» отношения между Борисом и Викой отличались глубоким чувством, во всяком случае со стороны Бориса. Об этом «последнее оставшееся» стихотворение Слуцкого, посвященное Виктории Левитиной, присланное ей в письме с фронта (июль 1941):
Левитина вспоминает: «Он пришел к нам 15 октября 1941 года вечером: начиналась паника, которая назавтра разразится стихийным бедствием, бросит штурмующие толпы на отходящие в восточном направлении поезда…
— Как думаете выбираться?
— Никак.
— А если пешком?
— Исключено. Отец — сердечник.
— Я приеду за вами рано утром. По одному чемодану на человека. Будьте готовы.
И на всякий случай… дал мне адрес своей матери в Ташкенте.
Утро. Четыре чемодана. Сидим. Ждем. Он не приехал. А посреди дня пришел кто-то, кого он послал, чтобы передать: его отправили. Оказалось, “туда”, в самое пекло. Снова увидеться довелось чрез годы: война раскидала нас по разным фронтам.
А дальше все получилось как у многих: “было — не было” незаметно растворилось в отгоревших мгновениях. Да и что тут удивительного? Война растаптывала и не такое робкое, едва прорезавшееся. Она сглатывала прошлое»[283].
Борис и Вика дружески встречались много лет.