А море было очень чистым, не как на загаженных шумных курортах, где о такой прозрачности воды только мечтают. Там за чистый участок пляжа платят. Здесь уже за всё заплачено. На берегу очень тихо, спокойно. Можно подолгу лежать у кромки прибоя, да так и не увидеть ни в одну сторону ни одной человеческой фигурки. Изредка над головой пролетают боевые вертолеты с красными звездами. Должно быть, абхазские пограничники[2]. Можно не сомневаться, что подвесные пулеметы заряжены боевыми, но от этого только спокойнее. Это свои.
Тарковщина
Нам с женой всегда было скучно часами плавиться на солнце на одном и том же месте. И мы бредем вдоль пляжа, пока не упираемся в заборчик из ржавых прутьев. Огромная дыра в этом сооружении лишала его всякого смысла. Однако, за этой условной преградой не просматривалось уже вовсе ни одного человека…
Да, за заборчиком все было немного по–другому: берег почище, галька вроде бы даже благороднее. А вдоль пляжа тянулся парапет, который был отделен от трассы, параллельной морю, уже солидным бетонным забором. Этот парапет поневоле заставил вспомнить «Сталкера» и соответствующее словечко «тарковщина».
Великолепные дорожки явно были созданы для того, чтобы выметать их три раза в день. Но они не были выметены и, одновременно с этим, не были замусорены людьми. На них лежала печать естественной природной заброшенности, словно люди решили оставить свой сад.
Пальмы всех мыслимых разновидностей, олеандры, магнолии, невероятные агавы, более всего нас поразившие, все это было высажено с великолепным искусством и разнообразием, но здесь давно уже всё росло, как хотело, вроде бы ни для кого и ни для чего. Отделанный добротным кафелем бассейн, очевидно, уже забыл, когда его наполняли водой. Маленькие помещения были полуразрушены, но не разбиты до полных руин. Кое–где висевшие замочки, намекали на возможные встречи, а с кем — неизвестно. Эта «зона», как у Тарковского, не сулила исполнения желаний. Здесь впору было искать «аленький цветочек», но интуиция шептала, что, при обнаружении, срывать его не стоило.
Три дня гуляли мы по этому саду, райско–бесхозному, купались в море. Хотелось остаться здесь навсегда, но та же интуиция нашептывала: так не бывает.
Однажды я залез в море и увидел, что с парапета мне что–то кричит молодой парень в гражданке. Из–за прибоя я не мог расслышать его слов и подумал, что если у него серьезная тема — подойдет сам. Вскоре он действительно спрыгнул с парапета и направился ко мне. Только теперь я заметил у него в руках автомат наизготовку. Довольно спокойно, хотя и немного раздраженно он спросил:
— А в другом месте нельзя купаться?
— Можно и в другом, — ответил я как можно дружелюбнее, и мы с женой стали собирать свой пляжный скарб. Люди с заряженным оружием, как правило, не любят ни расспросов, ни дискуссий. Но страха у меня почему–то не было. Человек в мирном городе открыто носящий автомат, не может быть бандитом. Это был, очевидно, чей–то охранник, вполне удовлетворенный нашим скорым исчезновением. Ведь мы же не покушались на «аленький цветочек», к тому же мы — русские, то есть «свои».
Дерёвня
В Абхазии утром нас будили петухи с явным русским акцентом. Известно, что птица эта орет очень рано и, перевернувшись на другой бок, я ворчал: «Дерёвня». Вечерами заливались лягушачьи хоры, заставляя вспоминать о глухих уголках Вологодчины, и мы опять улыбались: «Дерёвня». А вот однажды, вернувшись с прогулки, мы услышали от своей хозяйки, что нас видели там–то и там–то и не надо бы нам туда ходить. Мы с женой действительно лезли всюду где могли, но поразило нас даже не дружеское предостережение, а то что мы еще не вернулись, а хозяйка уже знала, где мы были. Зайдя к себе в комнату, я опять невольно расхохотался: «Дерёвня». А ведь и правда, только в русских деревнях так зорко и внимательно отслеживают немногочисленных приезжих.
Среди пышной субтропической экзотики меня постоянно не покидало ощущение, что мы — в России. И не удивительно, что на Новом Афоне есть большая русская диаспора. Видимо, наш кондовый русский мужик здесь очень легко «натурализуется». Как–то у меня даже вырвалось: «Вторая Родина». Не имея обыкновения бросаться такими словами, я сам на себя удивился. Ни где и ни когда, ни на каких других «югах» у меня даже и близко не возникало такого ощущения.