— Якоб! — крикнула она, почувствовав животный страх. Трость выскользнула у нее из пальцев и с грохотом откатилась в сторону. Харпер принялась лихорадочно рыться в собственной сумке. Настоящая свалка! Футляр от очков. Пудреница. Губная помада. Какие-то салфетки. Чеки. Ключи. Половинка батончика «Твикс». Наконец она нащупала спичечный коробок. Дрожащими пальцами вынула спичку. Чиркнула о ноготь большого пальца… Тени прыснули по углам, точно крысы. Огонек ненадолго выхватил из тьмы круглую стену, головы с искаженными адской мукой лицами, каменные изваяния рыцарей на полу. Устремленный ввысь, теряющийся в темноте неф. Где-то вдалеке алтарь, тусклое мерцание витражей…
Пусто. Кроме нее, в церковном приделе не было ни души.
— Ну и ну! — прошептала Харпер.
Она подхватила трость и поспешила прочь из проклятого места.
8
Когда Харпер добралась до дома и сняла в холле шляпу и плащ, ее ноги подкашивались от усталости. Поднимаясь по лестнице, она вынуждена была остановиться, чтобы передохнуть. С минуту она не двигалась, ухватившись за перила и прислонившись к стене.
Достигнув площадки третьего этажа, она замерла и заглянула в приоткрытую дверь, которая вела в комнату Бернарда. Бернард спал. В глазах Харпер появилось несвойственное ей выражение сентиментальной грусти и материнской нежности.
У кровати возвышалась бутылка «Гилбиз»; в пепельнице лежало несколько окурков: от них явно тянуло марихуаной. Бернард понимал, что все это выглядит ребячеством. Однако он чрезвычайно редко спал в собственной постели, а потому опасался, что это обстоятельство выдаст его с головой, — он не хотел, чтобы Харпер видела его слабость, не хотел, чтобы она догадалась, что он беспокоится за нее и что он напуган.
Потому-то он и решился на маленькую мистификацию. Со спиртным и наркотиками. Оставил включенным стоявший в изножье кровати телевизор, на экране которого теперь мелькали беззвучные картинки. Сам же принял предсмертную позу Чаттертона[45], в которой поэт был изображен на известной картине: тело распростерто на кровати, рука эффектно свисает к полу. Из открытого рта Бернарда доносилось убедительное похрапывание. Из-под полуопущенных ресниц он видел, как Харпер остановилась, как заглянула в комнату, как странно посмотрела на него. От глаз Бернарда не укрылось, какой изможденный у нее вид. Ни единый мускул не дрогнул на его лице, хотя в душе он трепетал от ужаса и возбуждения: она видела его!
Харпер поднялась в мансарду. В свою келью. Шкаф, забитый книгами, разбросанные повсюду старые газеты, фотографии. Узкая кровать, кресло-качалка. Избавившись от трости и сумки, она неуклюже наклонилась, чтобы зажечь огонь в газовом камине, затем, тяжело вздохнув, опустилась в кресло, устремив задумчивый взгляд на синие язычки пламени.
Кресло плавно покачивалось. У Харпер мелькнула мысль: а не поплакать ли ей в одиночестве, не оплакать ли свои грехи, свою слабость, свою неудавшуюся жизнь. Но даже на это у нее не осталось сил. Она слишком устала. И скорбь ее была слишком глубока, чтобы слезы могли утишить ее. А кроме того, ей еще предстояло кое-что сделать.
Она наклонилась и подняла с пола сумку. Достала трубку, табак. Затем извлекла конверт, который перекочевал в сумку из кармана плаща. Вынула из конверта рукопись и водрузила ее на колени.
«Что ж, по крайней мере ему также свойственно ошибаться», — с мрачным удовлетворением подумала Харпер. Он был уверен, что все копии рукописи уничтожены. Но дух Монтегю Роудса Джеймса спутал ему все карты.
Харпер поправила очки. Сунула в рот трубку. Не спеша раскурила. Покачиваясь в кресле, она вспомнила слова Яго: Я был здесь задолго до того, как в океане зародилась жизнь, и останусь здесь, когда земля обратится в пустыню, усеянную костями. Странные слова. Напыщенные. Глупые. Но от них веяло леденящим холодом.
Было тихо, только мерно поскрипывали разболтанные шарниры кресла-качалки. Тук-тук, тук-тук.
«Тайный механизм истории», — подумала Харпер.
И углубилась в чтение.
VII
ИСПОВЕДЬ МОНАХА
Я умираю. Ошибки быть не может. Те же серые пятна, которые предшествовали гибели двух других, теперь появились и у меня. На правой руке они уже покрывают кожу от кончиков пальцев до запястья, на левой — до самого локтя. И они ползут выше. Будучи свидетелем гибели моих сотоварищей, я не сомневаюсь, что мне суждено разделить их печальную участь: я обречен на медленное, мучительное разложение и на снедающее разум раскаяние. Прошло всего пять лет, как мы вступили в сговор, а ужасный процесс тления уже свел в могилу Уильяма и Ансельма. Я еще жив и имею возможность рассказать обо всем лишь благодаря природной хитрости и умению обращаться с женщинами, а также благодаря участию того, кто останется безымянным, если только тело его не вытащат из могилы, чтобы сжечь и не осквернять им освященную землю.
45
Томас Чаттертон (1752–1770), английский поэт. Его стихи в духе средневековой поэзии и недолгая жизнь вдохновляли англ. романтиков. Изучал древние рукописи, найденные в церкви Св. Марии в Редклиффе. Свои произведения приписывал монаху XV в. Томасу Раули, их сочли подлинными. Впав в крайнюю нужду, покончил с собой.