– Нет, – качнул головой Терехов, – мы все погибли в сорок третьем. Выполняя задание, – замолчал. Добавил торопливо, как мальчишка, боящийся, что сейчас разрушится воздушный замок: – Сентябрь сорок третьего, Южный фронт.
Капитан впился взглядом в лицо собеседника. И Нельсон, испытывая небывалое облегчение, вздохнул удовлетворенно, расслабленно:
– Армия генерала Толбухина, штурм линии «Вотана»?
Терехов кивнул в ответ, чувствуя, что и его отпускает стянувшее нервы напряжение. Все. Теперь уж точно – все. Безо всяких недосказанностей и нелепых случайностей. Одной крови они. Вот почему парень этот так запросто вышел на немца, не заботясь о последствиях. И вот отчего напомнил он Терехову самого себя.
– Прорыв Миус-фронта летом… – осторожно произнес Нельсон. – В ноябре форсирование Молочной, – и осекся. Считая себя подкованным в вопросах истории, сейчас он неожиданно потерялся. Примерно представлял хронологию, но в точности воспроизвести ее не смог. Для него, как и для многих современников, Великая Отечественная была не более чем цепью давно уже получивших свой штамп операций: битвы за Москву, Сталинград, Курская дуга, форсирование Днепра, операция «Багратион», штурм Берлина. Яркие картинки, почерпнутые из фильмов и книг, смутные воспоминания о посещении музеев. Все, что он мог сказать, неожиданно показалось мелким и совершенно недостойным того человека, что сидел напротив.
Позиционные сражения за плацдарм на Миусе в июле сорок третьего неотделимы от битвы на Курской дуге. Склоны высоты 213,9 стали кладбищем для техники и личного состава эсэсовских танковых дивизий «Дас Райх», «Тотенкомпф» и всего второго танкового корпуса Хауссера. Ожесточенные атаки, волны немецких танков, идущие по желто-зеленому, яркому подсолнечнику. Противотанкисты, укрытые рельефом и растительностью, расстреливали наступающую технику в упор. Чадили десятки дымных костров, раз за разом пехота, доходя до склонов, поднималась врукопашную. И раз за разом русские отбрасывали немцев, заваливая сочную, спелую кукурузу и подсолнухи трупами. Несколько дней ада на земле выпили всю жизнь из эсэсовских соединений. Терехов убивал врагов, наравне со всеми ходил врукопашную и не мог ни знать, ни даже предполагать, что именно они, бойцы и командиры дивизии, держащей безымянную высоту у деревни Степановка, нанесли элитным немецким соединениям едва ли не больший урон, нежели вся битва на Курской дуге. И именно этих танков и самоходок Манштейну не хватило неделю спустя, когда один за другим падали сданные Орел, Белгород и Харьков. Фактически провал операции «Цитадель» и мясорубка июльского наступления Южного фронта в равной степени привели к откату немецких соединений к Днепру[1].
Нельсон молчал, ощущая странную двойственность. С одной стороны, ему нечего было сказать сидящему напротив него, поскольку вопросом он владел слабо. С другой – он почему-то не сомневался, что любые его знания, какой бы глубины они ни были, ни в коей мере не сравнятся с правдой самого капитана. Так что говорить? Форсирование Днепра в сорок третьем, выход на государственную границу… разве это хочет услышать собеседник?
– Мы… – тут же осекся. – Вы победили. Взяли Берлин в сорок пятом, в мае, – и замолчал.
Терехов, сдвинув брови к переносице, удивленно смотрел на собеседника. И пытался соизмерить – осень сорок третьего, весна сорок пятого. Полтора года войны, смертей и разорения. Почему?!
Он едва не выкрикнул это, но вовремя себя остановил. Откуда мальчишке, живущему через шестьдесят пять лет после победы, знать, почему именно так. Терехов отвел глаза и почувствовал, что ему больше ни о чем не хочется спрашивать. Нерационально, совершенно без всякого повода капитан вдруг почувствовал злость на парня. Только секунду назад он был полон расположения к спасенному, а сейчас вдруг обозлился, будто бы вменяя в вину мальчишке полтора года кровавой войны.
– Долго, – безуспешно стараясь скрыть неприязнь, не желая молчать и накапливать в себе раздражение, проронил капитан.
– Долго, – кивнул Нельсон, почувствовав вдруг, насколько же это все-таки много – шестьдесят пять лет между Победой и им самим. Ему нечего было сказать капитану.
«Хорьх», сверкнув вымытыми боками, остановился в паре десятков метров от предупредительных щитов. Задняя дверь открылась, и из салона неторопливо, в некоторой степени даже вальяжно, выбрался высокий и стройный молодой человек.
Диляров, рассматривая его через оптический прицел винтовки, только хмыкнул. Наглость и самомнение Йозефа Книппеля переходили все границы. Немец остановился у машины и поднял руки, демонстрируя открытые ладони. Судя по его поведению, остатков благоразумия он еще не растерял. По крайней мере, последнюю черту, проведенную как для него, так и для любого другого из его племени и указанную на объявлении, переступить он не решился.
1
К лету сорок третьего года советское командование в полной мере овладело такой сложной наукой, как тактика масштабного наступления. Сама по себе Курская битва не могла бы принести никаких результатов, если бы одновременно не предпринимались мощные и, что главное, согласованные с основным вспомогательные удары советских войск.