И сел.
Совещался суд долго. Суровое слово приговора — расстрел — Иван Харин выслушал, не дрогнув. Только бледность еще больше разлилась по его лицу.
Судья Николай Колпаков, между тем, продолжает читать.
— Принимая во внимание, что Иван Харин имеет боевые заслуги перед Советской Родиной, и преступление совершил впервые, меру наказания суд считает условной.
— Правильно! — выдохнул партизанский круг. Только теперь Иван Харин покачнулся, устало провел рукой по лицу.
За рейдом рейд
В партизанском лесу день ото дня прибавляются заботы. В Донбассе наши взяли Изюмовку и Амвросиевку. Фронт придвинулся еще ближе к Крыму. Все туже затягивается новый узел борьбы за полуостров. Теперь партизанский участок фронта стал еще более важным. Подрыв четырех-пяти вражеских эшелонов в месяц нас уже не может удовлетворить. Более сложные задания получает и партизанская разведка. Людей в отрядах явно не достает. Требуется усилить приток нового пополнения. Надо расширять политическую работу в городах и селах и во вражеских войсках. В этой обстановке до зарезу нужны связи с подпольем. Без взаимодействия с подпольщиками ни одной из задач успешно не решить.
С августа 1943 года Григорий Гузий и Евгения Островская стали представителями областного партийного центра в симферопольском подполье. Мы уточнили задания, продумали все детали маршрута, явки и другие вопросы конспирации. А часом позже проводили Гришу и Женю в первый рейд.
— Глядите в оба, товарищи, — жмем им руки.
— Все будет в порядке, — заверяет Григорий.
— Не подведем, — добавляет Женя. Сопровождает их немалый «эскорт»: начальник штаба бригады Николай Котельников, трое разведчиков во главе с Григорием Костюком, политрук Николай Клемпарский, хорошо знающий Зуйский район, и словак Войтех Якобчик. Этот — в чехословацкой армейской форме, с документами; если потребуется, будет действовать в дневное время.
Старые маршруты, которыми ходили Иван Бабичев и Валентин Сбойчаков, «Дядя Яша» и Иван Лексин, теперь непригодны: их знает провокатор Кольцов. Поэтому Женя Островская предложила новый маршрут, и мы его одобрили.
Из предосторожности в лагере пущен слух, что Гузий и Островская пошли вновь в Ички. Они пройдут нашу заставу, что стоит на Бурминском хребте, и только после этого круто повернут на запад. В двух километрах западнее Зуи, в том месте, где к дороге с юга подступают воронки каменного карьера, а с севера — густые заросли дубняка, партизаны пересекут шоссе Симферополь — Феодосия. Тут «эскортная» команда Котельникова — Костюка повернет обратно в лес.
Политрук Клемпарский направится под Зую. Словак Войтех зашагает по шоссе в Симферополь. А Гришу и Женю рассвет застанет где-нибудь в степях или в дубняке под селом Калму-Кара[37]. Следующей ночью они переберутся в Киркскую долину. Здесь в Бештереке[38], Кернауче[39], Кирках и других селах учительницу Островскую знают все. Известна она и среди активно действующих советских патриотов. С самыми надежными из них Женя должна встретиться, порадовать хорошими вестями с Родины, сообщить о связях с партизанским лесом и попросить собрать для нее зерна, муки и овощей — это для маскировки при входе в Симферополь.
Вторую дневку они должны были коротать в пустынных степях, раскинувшихся к западу от долины. Там запланировали и ночевку, во время которой киркские помощники принесут продукты. А утром третьего дня Гриша и Женя, нагруженные узлами, кошелками и авоськами, в которых вместе с продуктами будут лежать листовки, мины и взрывчатка, появятся на дороге Бешарань — Симферополь. В роли горожан, ходивших в степные села менять вещи на хлеб, они затеряются среди настоящих «мешочников» и крестьян и вместе с ними войдут в Симферополь. Это надежная маскировка, если, конечно, застава не получит приказ строже проверять каждого направляющегося в город.
Сложная работа предстоит им в тылу врага. Чтобы успешно вести ее, Гриша и Женя должны обладать многими достоинствами.
Мы решили, что все нужные качества у Григория есть. Но достаточно ли гармонично сочетаются они? Ведь излишняя храбрость может подавить осторожность, а недостаточная сообразительность затормозит принятие решения, которое в критическую минуту должно рождаться вмиг. Ответить на эти вопросы может только жизнь. В боевых схватках Гришу видели. В роль же организатора подполья он только входит.
Ну, а Женя Островская? Подходящая ли она напарница в столь сложном деле? Не растеряется ли в решительный момент?
…По плану симферопольского рейда первым лицом, с которым Жене предстояло встретиться, была учительница Киркской школы Лукерья Семеновна Скорик, ближайшая Женина подруга. Человеком она была надежным. Жила обособленно, в здании школы. Поскольку учительница была связана со многими семьями, частые ее посещения разных людей не должны были вызвать подозрений.
В густых зарослях терновника, отделяющих школьный двор от речки, Гриша и Женя остановились. В темноте здание школы невозможно было разглядеть. Но Женя твердо знала: школа рядом. И если пробраться двором, миновать парадный вход, войти в дом с восточной стороны и постучать в первую дверь направо, то попадешь в квартиру Скорик. В течение двадцати месяцев Женя жила здесь, бывала в квартире подруги, ходила с Лушей к речке. Пройдет и теперь от речки в квартиру хоть с завязанными глазами.
Партизаны опустили наземь тяжелые вещевые мешки. Стали вслушиваться. В селе тихо. Даже собаки не выдают себя лаем. Тихо и у школы.
— Иди! — мягко шепнул Гриша.
Женя скрылась в плотной тьме. Нащупала знакомую тропку и зашагала по ней. Вот и силуэт приземистого здания. А тут парадное. Вдруг:
— Хенде хох!
— Ой!
Перед партизанкой из тьмы вынырнул немец. Он оказался так близко, что тупое рыло автомата ткнулось ей в грудь.
Девушка испугалась. Ее руки невольно потянулись вверх. Учащенно застучало сердце.
Но в следующий миг она уже справилась с нервным шоком.
— Я к учительнице! К фрау учительнице! У меня умирает ребенок! Кляйн киндер умирает. Капут киндер. Мне нужно лекарство. Я к подруге, учительнице, понимаешь? Лекарство!
Голос ее дрожал. Руки показывали в сторону двери, где жила учительница. Язык повторял вмиг родившуюся версию. И это подействовало. Немец отвел автомат в сторону.
Подбежав к двери, Женя торопливо постучала. Но дверь не открывалась, никто не отзывался.
«Неужели ее нет? — забилась тревожная мысль. — А может, немцев боится и не отзывается!»
— Луша! Лушенька, открой!
Голос Жени был настолько хриплым и чужим, что она сама не узнавала его. А за спиной услышала немецкую речь. К часовому, видимо, кто-то подошел и ругает: зачем пропустил. Долетали слова: «киндер», «капут», «фрау», «лерерин».
Девичий кулачок забарабанил сильнее.
— Лушенька! Умирает ребенок!
Наконец, дверь открылась. Скорик рывком втянула Женю в комнату и захлопнула дверь. Сперва Луша стояла молча, потом, подавив страх, обняла подружку, и Женя почувствовала: плечи Луши вздрагивают.
— Луша, родная, здравствуй!
— Женя! Ты сумасшедшая. Тут немецкий штаб. Охрана. А ты… ночью…
— Лушенька, все обойдется. Часовому сказала: умирает ребенок. Дай мне каких-нибудь лекарств. И я уйду. Днем же я не могла прийти.
— Днем нельзя — схватят. К твоим родителям приезжали из Зуи, Симферополя. Стариков трясут: куда дочь ушла из села! Объяснение, что ты в Симферополе поступила на курсы немецкого языка, не помогает.
Женя стала торопиться. Условилась с подружкой о встречах с подпольщиками и о продуктах, которые надо вынести к колодцу, что за общественным садом. Решили также, что Луша предупредит Гришу, если ее, Женю, задержат при выходе.