С братиком удалось познакомиться даже раньше, на кухне, где мама с бабушкой, согнувшись над большим эмалированным тазом, вытаскивали косточки из вишен — для будущего варенья. «Жалко ребенка, — причитала бабушка, тыльной стороной ладони поправляя сбившуюся на лоб прядь волос, — но родителей не выбирают. И в кого он вырастет, Витька-то этот?»
На первую ночевку у сводного брата Вера ехала с трясущимися коленками. Но все оказалось даже хуже, чем она представляла: у Витьки ей понравилось. Можно было не завтракать, если не хочется; можно было есть шоколад с самого утра, и не одну дольку, а столько, сколько сам отломишь; у Витьки никто не входил в комнату, чтобы напомнить, что игры за компьютером пора сворачивать. Да что там, Витьку даже не выгоняли гулять. «Иногда можно», — думала Вера, вспоминая проведенные вместе с Витькой за экраном часы и чуть привирая матери об их количестве.
— Мама говорит, что у тебя забрали детство, — заявил ей однажды Витька, высыпая в миску вторую подряд упаковку «Читос».
Вера тряхнула головой, так что кончики хвостов защекотали шею, и рассмеялась:
— «Забрать детство» — это вообще как?
Матюха пришел в Верину жизнь, как и все остальное, — правильно, ровно через девять месяцев после того, как они расписались с Сашкой в душном, пропитанном взволнованными ожиданиями Грибоедовском ЗАГСе. Красноватого, пропахшего молоком и сдобой младенца выложили на грудь, из которой Вера тут же попыталась выдавить густые капли молозива, как учили опытные доулы[2]. Но из тугих сосков вышел лишь воздух, как из старой резиновой игрушки.
С этого момента все пошло не так: кормление, сон, подмывание, укачивания — старательно подготовленная по курсам, книгам и статьям Вера не справлялась ни с чем из того, что казалось таким простым и естественным. Матюха кричал — то ли от нехватки молока, то ли от начинающихся коликов, то ли от открывшегося ему вдруг несовершенства мира — и отказывался спать по интервалам, старательно вычисленным специалистами для каждого месяца жизни младенца. Вера сменяла одного консультанта за другим — по вскармливанию, сну, прикорму, массажу и купанию, — старательно записывала на бумажку все рекомендации педиатров и по пунктам выполняла их. Но делать как надо все равно не получалось: Матюха упрямо отворачивался от разодранных в клочья сосков и отказывался засыпать где-либо, кроме ее жарких, все еще немного неуверенных объятий.
Уставшая, растрепанная, завернутая в махровый голубой халат, полы которого все чаще оставались раскрытыми, обнажая налитую, но оказавшуюся такой бесполезной грудь, Вера с каждым днем находила в себе все меньше сил на то, чтобы поддерживать привычную нормальную жизнь. «Иногда можно», — как в детстве, заговаривала она сама себя, глядя на разбросанные по квартире ползунки, незаправленную кровать и заветренные остатки вчерашней доставки, слава богу, хотя бы убранные в холодильник.
Помощь Сашки закончилась через десять дней, отведенных молодому отцу на отпуск по рождению ребенка, мама приезжала раз в неделю, по средам, чтобы приготовить на несколько дней вперед сырники, борщ и голубцы «для своих золотых». Все остальное время Вера оставалась один на один с кричащим младенцем — так было в первом классе, когда мама закрыла ее в комнате с пятью страницами прописей, под которые никак не хотела подстраиваться не потерявшая еще детской припухлости рука.
Витька приехал через два месяца после рождения Матюхи — с тех пор, как умер отец, он взял за правило навещать Веру хотя бы пару раз в год, несмотря на то, что последние десять лет их общение состояло из формальных поздравлений в соцсетях с днем рождения и Новым годом.
— Хомяк, — по-доброму проворчал Витька, потрепав Матюху по выглядывающей из-за края пеленки толстенькой, в младенческих прыщиках щеке. — Дашь подержать?
Обрадованная этим неожиданным предложением помощи, Вера переложила тугой кряхтящий комок на сложенные колыбелькой руки младшего брата. Витька не растерялся и размеренно, словно по мановению спрятанной внутри пружины, ритмично закачался из стороны в сторону.
2
Д