У нас действовал, например, Олейничак Францишек{4}, который сорок лет отдал революционному движению, был на каторге, потом, при санации[25], сидел в тюрьмах и в конце концов погиб в газовой камере. «Совесть и ум влоцлавецкого пролетариата» — так о нем пишут теперь, по-моему, все еще слишком мало и как-то без понимания. Этого недостаточно — назвать улицу чьим-то именем! Что из того, что рабочий прочтет табличку «Улица Францишека Олейничака», если он молод и не знает, каков был в действительности товарищ Олейничак. Я знал о нем тогда то же, что и всех что он непреклонен, умен, не выносит подлости и никогда не врет, даже перед судом. Если он не мог судьям сказать правду, то говорил: «Этого я вам не скажу». Он ничего не боялся и был всегда готов ко всему. Даже судьи, судившие его, встречаясь с ним потом на улице, здоровались первыми.
Или вот бабуся Слотвинская{5}. В мое время она была представителем «Красной помощи» по Куявскому округу. Во Влоцлавеке каждый знал, что, если нет денег на передачу, на защитника, надо обратиться к бабусе Слотвинской. Еще я хочу здесь сказать — а то, может, потом не представится случая, — что она спасла мне жизнь в 1943 году, мне и еще нескольким товарищам, чьи адреса гестапо хотело от нее получить во что бы то ни стало, но она никого не выдала и умерла от пыток в бывшей фабрике Грундлянда, в той комнате, где теперь Красный уголок.
Вообще в то время работало много товарищей, которые хорошо служили делу рабочего класса во Влоцлавеке, например Перликовский Юзеф. Это он сделал Марусика коммунистом, когда они вместе работали на «Целлюлозе», в погрузочной, лет за десять до моего вступления в партию. Перликовский, сидя по тюрьмам, учился и был очень образован. Еще не будучи с ним знаком, я слышал, что он потрясающий оратор. Однажды он пришел в театр на предвыборный митинг санации. Один против всех полковников, председателей, ученых. Стер их в порошок, те поубегали, а он остался в зале с массами.
Рыхлик, который всегда тараторил, глотая слова, боясь, что ему не дадут договорить, шепелявый Сташек Рыхлик все бы отдал за то, чтобы быть таким оратором, как Перликовский!
Рыхлик в то время вроде бы уже доверял Щенсному, но не до конца. Может, у него все еще болел нос, а может, иначе нельзя на подпольной работе — Щенсный не знал.
«Немного задавака и азартный этот Сташек, в карты готов играть ночь напролет, — подумал он про него. — А так парень хороший, хитрый, на подпольной «технике» собаку съел».
Поворотным пунктом в их отношениях была операция «Три Л…».
Щенсный понятия не имел о том, что предстоит такая операция. Просто в середине января они встретились у Гавликовского вчетвером: сам Гавликовский, Щенсный, Баюрский и Рыхлик. Рыхлик принес литературу, и сначала они слушали биографии, которые Щенсный читал под птичий гомон, потом Рыхлик объяснял им, как мог, три тезиса Ленина о диктатуре пролетариата.
Несколько дней спустя, 20 января, Рыхлик сказал Щенсному с глазу на глаз:
— Завтра годовщина смерти Ленина. Хорошо бы флаги закинуть. Пойдешь со мной?
— Почему бы и нет.
— Учти, если сцапают, будешь куковать три года за решеткой.
— Ну и покукую… Ты все думаешь, что у меня это минутное настроение… Ведь четвертый месяц уже!
— Тогда приходи к десяти к «Солнцу».
В десять они от кино направились к вокзалу.
— Мы идем на Кокошку, — сказал Рыхлик. — Флаги принесут ребята с Кокошки. Для них я Аккуратный. Тебе тоже нужна кличка.
— Пусть будет Горе, — сказал Щенсный, подумав.
— Хорошая кличка. Товарищ Горе… Лучше моей, ей-богу. Как ты это придумал?
— Меня когда-то уже так называли. В детском доме в Симбирске, ведь в Симбирске Ленин родился, и завтра как раз его годовщина… Значит, все сходится. Я даже домик тот видел, где он родился, но тогда меня это не интересовало.
За железным мостом, по ту сторону линии, их ждали два парня с Кокошки. Один пошел со Щенсным, второй со Сташеком. Закинули флаги на провода в темном квартале, разрытом, как свалка, и чуть припорошенном снегом.
Закончив, они снова встретились и смеялись, вспоминая, как Аккуратный спугнул из-под стенки школьниц с малярными кистями.
У Щенсного оставался еще один флаг. Он достал его и замахнулся было, как вдруг из-за угла вынырнули двое полицейских.
Положение казалось безнадежным. Они стояли в тупике. У выхода из тупика застыли ошеломленные полицейские.
Вдруг Щенсный, набычившись, двинулся прямо на полицейских смелым, уверенным шагом, в левой руке сжимая флаг, а правую засунув в карман пальто.
25
Санация — оздоровление. Так называли в Польше лагерь сторонников Пилсудского, который в 1926 г. совершил государственный переворот и под лозунгом «нравственной санации» установил в стране военную диктатуру.