Зося ходила раздраженная и злая. Постылый муж ныл и ворчал, требуя ухода днем и ночью. Кончились воскресные развлечения со Щенсным. Теперь она забегала к нему только на считанные, краденые минуты, да и Щенсный стал другим. Он, правда, встречал ее все той же радостной, чуть хищной улыбкой, обнажая зубы под верхней губой, над которой уже пробивались черные усики, но Зося чувствовала: Щенсный чем-то увлечен и уже не думает о ней. Она видела, что он все время читает и пишет. — Тебе это нужно для работы?
— Нет, это, видишь ли, Мартин Иден.
— Это еще кто такой?
— Знаешь, он начал совсем как я!
— А как кончил? Вот что важно.
— Я сейчас как раз переписываю конец. Всего добившись, он, дурак, взял да утопился. Ему расхотелось… Тут я не согласен!
Зося была в отчаянии: книги! Книгами он увлекается! Ну, можно ли с таким человеком шагать по жизни? Можно ли с ним открыть дело? И такого растяпу она приняла за Цибальго!
Однажды в воскресенье Зося заявила, что должна поехать в Брвинов на похороны подруги, и, оставив мужа на попечение матери, отправилась со Щенсным на Беляны[15].
Был погожий августовский день. В сосновой роще, близ Института физического воспитания, они нашли укромное место, защищенное от посторонних глаз, и там расположились загорать. Щенсный без рубашки, Зося в купальнике. Они снова были одни, близкие и ненасытные.
Зося размечталась вслух о том, как Червячек скоро умрет, они поженятся и Щенсный станет хозяином мастерской.
Щенсного это коробило. «Злая она все же, бесчувственная, — думал он про себя. — Каков бы ни был Червячек, но он ей муж, а она ждет не дождется его смерти…» И эта ее радость, что она его, Щенсного выведет в люди!
— Ну нет, я и сам устроюсь, ты тогда уйдешь ко мне, и мы будем вместе, а он пусть себе живет.
Он стал рассказывать ей о своих планах.
— Чему же ты хочешь учиться? — спросила Зося.
— Всему, что нужно.
— Для чего нужно?
— Над этим я еще не думал.
— Сколько же у тебя денег, что ты собираешься учиться да учиться?
Оказалось, что всего тридцать злотых. Тогда она в свою очередь рассказала, что́ у нее хранится в шкатулке из карельской березы: золотой браслет, серьги с бриллиантами, три кольца и денег двести злотых.
— На эти средства можно открыть мелочную лавку. А если он умрет и мы продадим мастерскую — то и бакалейную. В хорошем районе. Я сяду за кассу, а ты будешь командовать приказчиками.
— За твои деньги? Нет, я сам сумею.
— Что ты сумеешь? Что?!
Слово за слово — они поссорились. Повернулись друг к другу спиной и лежали обиженные.
Зося первая протянула руку, робко погладила его. Щенсный с жаром попросил прощения, и она снова прижала к груди его голову, усталая, расстроенная тем, что он такой несерьезный, неделовой. Обниматься — да, это он любит и умеет, но делать дела?
— Мальчишка, — шептала она, — глупыш ты мой…
Вдруг сзади кто-то схватил Щенсного за руку.
— Пойдемте с нами.
Щенсный поднялся. В сгущающихся сумерках маячили три молчаливые фигуры. У одного, самого высокого, болталась на груди бляха лесника. Двое помоложе, без формы, плотно придвинулись к Щенсному с обеих сторон.
— В чем дело?
— Вы вели себя безнравственно в общественном месте. Пошли в полицию.
Зося отчаянно вскрикнула, но Щенсный, оценив обстановку, сказал беззаботно:
— В полицию? Ладно, можем прогуляться.
Они двинулись рощей в сторону вала: Щенсный под руку с Зосей, двое подростков по бокам и их шеф сзади. Зося, вся в слезах, умоляла:
— Щенсный, я покончу с собой! Щенсный, сделай что-нибудь…
Но Щенсный ничего не делал и спокойно шел, куда вели.
Около вала один из подростков шепнул:
— Жалко барышню. Протокол составят, в газете пропечатают…
— Ну и что же? Мы и так через неделю венчаемся.
— Все равно. Позор… Дайте немного денег леснику, может, отпустит. Я могу с ним поговорить.
— Сколько?
— Двадцать пять злотых.
Щенсный уже не сомневался: обыкновенные «шмели»! Влюбленных жалят.
Горло сдавил знакомый холодок, как всегда, когда его охватывала бешеная злоба.
— Что же, купить не купить, а поторговаться можно.
Тот пошептался с шефом.
— Все в порядке, он согласен…