Это тоже был условленный сигнал. В избу ворвались Рийко и еще двое красноармейцев.
— Обыскать все! — дал команду Липкин.
Вскоре из подпола донеслось:
— Товарищ начальник, беда! Здесь Павлов… убитый.
— Продолжать обыск! — Липкин обратился к «лесной фее», еле сдерживая ярость: — Скольких вы зарезали на этой кровати?
— Жалею, что вы спаслись. — Ее голос дрожал. — Дайте закурить. — Прикурив, она выбросила папироску в печь: — Какие они противные у вас!
— А теперь поговорим. Мы же условились побеседовать…
— Но я тороплюсь, — ответила она.
— Куда?
— К своему господу богу.
— Оденьтесь, противно смотреть. — Липкин бросил ей пальто.
— Бог свидетель, в этом наряде я служила Иисусу Христу, выполняя его волю. Такой я пойду к нему в объятия…
— Она что, сумасшедшая? — Рийко пробирала дрожь.
— Фанатизм — это сумасшествие. — Затем Липкин скомандовал: — Оденьтесь, иначе выведем вас без одежды. Там холодно.
— Убейте сразу, — всхлипывала она, но все же стала одеваться.
— Кертту вы или…
— Для вас я Кертту, к господу богу пойду как Импи Мухтонен.
— Вы что, дочь короля оленеводов Мухтонена?
— Да! Да! Того, кто героически погиб вместе с моей матерью. За Карелию. Я поклялась отомстить за них…
— Вот оно что… Ну и нашел же отец имя для дочери — Импи[5].
Она взглянула на Липкина, потом дрожащими губами промолвила с расстановкой, подчеркнуто:
— Мое имя — Импи. Я пойду к Иисусу Христу чистой и невинной…
Вдову Татьяну нашли в хлеву, где она скрывалась все это время. Ее вместе с племянницей отправили в далекий тыл для более подробного допроса.
Дни становились все длиннее. С крыши домика на заставе падали прозрачные, как слеза, капельки воды, а к вечеру образовывались длинные сосульки. Оружие можно было чистить уже на улице. Это делали тщательнее, чем прежде. Пограничники стали более подтянутыми, их зрение и слух — более настороженными. Уставы зубрили не для начальника, а для экзамена перед жизнью, перед суровой службой.
Во время отдыха пели, играли на баяне, шутили. Рассказывали даже сказки и легенды. О царицах и феях. Только хорошо отличали легенды от жизни.
Дни, когда приносили почту, были как праздники. Вслух читали газеты, многие — даже письма от родных. Однажды пришло письмо от старого пограничника Михаила Петровича, который демобилизовался еще осенью. Письмо было адресовано Рийко, но это было общее письмо от общего друга. Михаил Петрович писал:
«Весна наступает на моей родине, на Урале. Даже странным кажется, что после стольких лет войны можно спокойно готовиться к полевым работам, ремонтировать плуги и бороны. Боюсь, не отучился ли я пахать, ведь столько лет не занимался этим делом… Часто, очень часто думаю о Карелии. Будто я сам стал карелом. А чем же я не карел? Мало ли бродил по карельским лесам, мало ли воевал, мало ли вместе с вами горя хлебнул? Не верится, хотя ум подсказывает, что в Карелии теперь мир и покой. Наверное, главная забота сейчас у людей — строить. Значит, все еще служите на границе? Надо, ничего не поделаешь. Только сейчас, наверное, не то, что было у нас с вами раньше. Что вам теперь? Ходить на смену, отдыхать, песенки петь. Как там Евсей Павлов? Еще не демобилизовался? Жив, здоров? Наверное, такой же проказник, как и прежде, — все к девушкам присматривается. Может, он и там уже нашел себе девушку или как? Поверьте, выберу время, нагряну к вам в гости. Будем вместе рыбачить, ходить на охоту…»
Перевод Э. Тимонен.
УНДОЗЕРОВ
…Гитлеровцы заняли Беломорск.
Они вошли в город со стороны вокзала — танки с открытыми люками. Солдаты спокойно курили, высунувшись из люков по пояс. Равнодушно оглядывали деревянный городишко с разбегающимися в разные стороны людьми.
Танки шли на Большой мост. Наши должны были взорвать мост, но не успели. Удивительно, как ветхий деревянный мост выдерживал стальные махины…
Танки — это был конец. Неминуемый, безнадежный. Железная дорога на Мурманск отрезана. Север пропал. Больше, чем Север. Осталось только бежать. Но куда? Зачем бежать? Ноги врастают в землю. Лечь на землю. И закрыть глаза. И не думать… Но даже на это уже не хватало сил…
Петр Потапович проснулся в поту. Ему показалось, что он не может даже повернуться на бок. Сон отнял силы, сердце толкалось в самое горло.
За окном бесновался ветер, и волны гулко хлопали о скалы. За облаками летела луна, блекло растекаясь по комнате. Часы тикали напряженно и громко.