— А когда вы вышвырнули меня вон, то сообщили об этом немцам через Хоука и Пеликана. Вы рассчитывали на то, что увольнение личного друга Уинстона Черчилля поддержит их веру в подлинность информации «Литавр».
— Вы правы. Это входило в первоначальный сценарий. И, кстати, сработало.
— А Черчилль об этом знал?
— Да, знал. И лично одобрил. Ваш старый друг предал вас. Он любит закулисные игры, наш Уинстон. Если бы он не был премьер-министром, то, думаю, был бы прекрасным деятелем спецслужб. Я думаю, что ваша история, скорее всего, доставила ему немалое удовольствие. Я слышал, что последняя накачка, которую он устраивал вам в своей подземной спальне, была просто шедевром.
— Подонки, — пробормотал Вайкери. — Лживые подонки. Зато теперь, как я понимаю, я должен считать себя счастливым. Я ведь мог погибнуть, как и все остальные. Мой бог! Вы хотя бы понимаете, сколько народу погибло ради успеха вашей интрижки? Поуп, его любовница, Роз Морли, двое сотрудников Специальной службы в Эрлс-корте, четверо полицейских в Лауте и еще один в Клиторпсе, Шон Догерти, Мартин Кол вилл.
— Вы забыли Питера Джордана.
— Помилуй бог, вы же убили своего собственного агента.
— Нет, Альфред, это вы убили его. Ведь это вы отправили его на ту лодку. Хотя, должен признаться, что мне вся эта коллизия скорее понравилась. Человек, из-за преступной неосторожности которого мы чуть не проиграли войну, умирает, спасая жизнь совершенно незнакомой ему молодой девушки, и тем самым искупает свои грехи. Во всяком случае, Голливуд представил бы это именно так. Что важнее, именно так это восприняли немцы. И, кроме того, что значат жизни нескольких человек по сравнению с той резней, которую устроил бы нам Роммель, если бы поджидал нас в Нормандии.
— Значит, дело только в кредите и дебете? Вы так это рассматриваете? Словно одну гигантскую приходно-расходную ведомость? Я рад, что меня выгнали! Я не хочу быть причастным к этому! Если это означает — делать такие вещи, то ни за что! Боже мой, да ведь вас давно следовало бы привязать к столбу и сжечь.
Они поднялись на вершину последнего холма. Вдали появился дом Вайкери. Вдоль крепкой стены, сложенной из местного известняка, вились выращенные Матильдой пышные виноградные лозы. Вайкери хотелось вернуться туда, захлопнуть дверь, сесть у огня и никогда больше не думать обо всем этом. Но он знал, что теперь это невозможно. И еще он хотел избавиться от общества Бутби. Он ускорил шаг и захромал вниз с холма, временами почти теряя равновесие. Бутби, с его длинными ногами и спортивной фигурой, с трудом поспевал за ним.
— Но на самом деле вы так не считаете, Альфред, ведь правда? Вам все это нравилось. Вы глубоко увлеклись этим. Вам понравилось манипулировать людьми и обманывать их. Ваш колледж приглашает вас назад, но вы не уверены в том, что хотите туда вернуться, потому что понимаете: все, во что вы когда-то верили, это ложь, а этот мир, мой мир — истинная реальность.
— Вы — не реальный мир. Я не знаю точно, что вы такое, но только не реальность.
— Вы можете сейчас говорить что угодно, но я-то знаю, что вам отчаянно не хватает всего этого. Та работа, которой мы занимаемся... она, пожалуй, все равно что любовница. Иногда вы ее ненавидите и презираете себя, когда бываете с нею. Мгновения, когда вам с нею бывает хорошо, довольно редки и мимолетны. Но когда вы пытаетесь расстаться с нею, вас всегда что-то удерживает.
— Боюсь, что эта метафора не доходит до меня, сэр Бэзил.
— Ну вот, вы снова пытаетесь притвориться, будто вы лучше, выше нас, остальных. Но мне хотелось бы думать, что вы уже успели усвоить урок. Вам нужны такие люди, как мы. Мы нужны стране.
Они миновали ворота и теперь шли по ведущей к дому подъездной дороге. Гравий похрустывал под ногами. Это напомнило Вайкери тот день, когда его вызвали в Чартуэлл и поручили пойти работать в МИ-5. Он хорошо помнил и то утро, когда его потребовали в подземное убежище премьер-министра, помнил наизусть слова, сказанные ему тогда Черчиллем: «Вы должны отрешиться от любых моральных принципов, которые у вас еще остались, от самой обычной человеческой доброты, которой обладаете, и делать все, что требуется для победы».
По крайней мере, хоть кто-то был честен с ним, несмотря даже на то, что лгал, произнося эти слова.
Они остановились возле «Хамбера» Бутби.
— Надеюсь, вы поймете, почему я не предлагаю вам войти в дом и отдохнуть, — сказал Вайкери. — Я хотел бы пойти и омыть руки от крови[38].
— В этом тоже есть своя красота, Альфред. — Бутби согнул руки в локтях и повернул свои огромные ладони к Вайкери, чтобы тот мог хорошо их видеть. — И на моих руках тоже много крови. Но я не могу увидеть ее, равно как и никто другой. Это тайные пятна.
Как только Бутби открыл дверь, мотор автомобиля загудел.
— Кто такой Брум? — снова спросил Вайкери.
Лицо Бутби потемнело, словно на него набежало облако.
— Брума зовут Брендан Эванс, это ваш старый друг по Кембриджу. Он рассказал нам о том трюке, который вы проделали, чтобы попасть в Разведывательный корпус во время Первой войны. Он рассказал и о том, что случилось с вами во Франции. Мы знали, какие соображения движут вашими действиями и что служит для вас мотивом. Нам это было необходимо: ведь мы же манипулировали вами.
Вайкери почувствовал в голове пульсирующую боль.
— У меня есть еще один вопрос.
— Вы хотели бы знать, участвовала ли во всем этом Элен, или же она пришла к вам по собственной инициативе?
Вайкери стоял неподвижно, молча дожидаясь ответа.
— Почему бы вам не обратиться к ней самой и не спросить ее об этом?
38
Парафраз евангельской цитаты: «Пилат..., взял воды и умыл руки перед народом, и сказал: невиновен я в крови Праведника сего» (Мф. 27, 24).