Мое лицо поэты никогда не будут воспевать, как мамино, но я надеялась, что унаследую хотя бы капельку ее мудрости.
– Правда?
– Будь это неправдой, я бы так не сказала.
Отец наклонился к маме и вновь наполнил ее чашу вином. Я тысячу раз видела, как он это делает, хотя даже у менее знатных вельмож это была обязанность слуг. Однако отец предпочитал сам ухаживать за мамой. И если большинство мужчин знатного рода окружали себя молодыми наложницами, то отец любил проводить время наедине с мамой. К другим своим женам он был добр, но навещал их нечасто. Я, хоть и была еще мала, хорошо понимала, что такая любовь, как у отца с мамой, это редкий дар, и неоднократно спрашивала себя, доведется ли и мне испытать подобное счастье. Трудно было представить, чтобы я когда-либо познала блаженство такой любви, стала бы достойной такого человека, как мой отец.
Утомленная, я смежила веки, прислонилась к отцу. Его грудь размеренно вздымалась и опускалась, убаюкивая меня. Он стал гладить меня по голове, и вскоре я уже ничего не слышала, кроме громкого непрерывного пения сверчков. Потом отец уложил меня на ковер у своих ног, подложив подушку мне под голову. Когда он поцеловал меня в лоб, я вздохнула, притворяясь спящей.
– Аллах наградил нас детьми, – прошептал отец. – Такое удовольствие их зачинать и так радостно смотреть, как они расцветают.
Я и прежде слышала об этом удовольствии и сейчас, борясь со сном, навострила уши. Наступила тишина, послышался звук поцелуя. Я приоткрыла глаза и увидела, что лицо отца находится совсем близко от лица мамы, всего лишь на расстоянии толщины пальца.
– Время идет, а я люблю тебя ничуть не меньше, чем прежде. Как такое возможно? – спросил отец. – С годами мое тело тяжелеет, теряет гибкость, руки в непогоду болят. И все же сейчас, когда я вижу тебя рядом, меня переполняет радость.
– Ты удачно женился, – озорным тоном произнесла мама. – Если б ты не встретил меня, то сейчас был бы уже стариком. А я, возможно, все так же продавала бы бусы вельможам, алчным мужчинам, которые думают только о том, как бы угодить своим любовницам. Мужчинам, которые думают не тем, чем нужно.
Отец хмыкнул.
– Глупцы смеются надо мной, говорят, будто я завидую им, завидую тому, что у них много женщин, – сказал он, потягивая вино; его рокочущий голос дарил мне ощущение покоя. – По-твоему, они способны понять, что ради тебя я готов отказаться от своей империи, что без тебя я был бы как сокол без крыльев?
– Тебе бы поэтом быть, – заметила мама с лукавой улыбкой, ибо отец находил удовольствие в красивых словах. – И мы наверняка страдали бы от голода.
– Но, Арджуманд, большинство поэтов пишут о боли, о страданиях, о нужде. Я же мог бы воспевать только любовь – а это скучная тема, по мнению многих. Как мог бы я писать о ненависти, если ненависти во мне нет? Или о зависти? О горе? Нет уж, эти темы мы оставим для поэтов и философов. В моем мире таковых нет.
– В моем тоже.
– Так пусть пишут они, любовь моя, а мы будем жить.
В наступившей тишине я услышала громкий стук своего сердца. И когда папа и мама вновь поцеловались, я закрыла глаза.
ГЛАВА 2
Первое предательство
Если отец был свободен от ненависти и зависти, то одному из его сыновей эти чувства были хорошо знакомы. И все же лишь спустя несколько месяцев, как раз перед весенним равноденствием, я в полной мере осознала, какие чувства переполняют Аурангзеба, и поняла, что он способен на вероломство. Я давно уже замечала, что он враждебно относится ко всем нам: свое недовольство Аурангзеб выставлял напоказ – как свой меч, который он с некоторых пор начал носить. Однажды Дара станет жертвой его гнева, потом я. Мы редко заслуживали его презрение, но, как правило, он раздражался ни с того ни с сего.
Я не знала, как приспособиться к переменам в его настроении, и однажды сказала Даре, что Аурангзеб напоминает мне пчелу. Ведь пчелы меня так часто жалили без всякой на то причины. Наверно, эти назойливые насекомые видели во мне угрозу, хотя я и не думала их дразнить, предпочитая наблюдать, как они собирают нектар. Аурангзеб своим нравом во многом походил на пчел. Он жил в своем собственном мире, но, когда чувствовал себя оскорбленным, жалил любого, кто оказывался поблизости.
И вот настал такой день, когда он впервые по-настоящему глубоко ранил меня.
Я вместе с братьями усердно занималась в гареме. Мама просматривала записи отца, сделанные во время недавнего заседания суда. Низам отстукивал ритм на табле[8] из красного дерева и оленьей кожи. Остальные женщины тихо сплетничали, пили вино, ели фрукты, лежавшие на серебряных блюдах. В золотой клетке пели зелено-красные вьюрки. В воздухе ощущался запах опиума.
8
Табла – индийский парный барабан с регулируемой высотой звучания. Сопровождает игру на ситаре.