Они были уже возле корабля.
Внезапно тьму разорвал окрик, высокий, пронзительный, почти не искаженный рупором – кричал голос, окрепший в атлантических штормах.
– Эй, на тендере! Что за тендер?
При звуке английской речи у Хорнблауэра отлегло от сердца. Он расслабился: нет нужды поворачивать оверштаг, мчаться против ветра, искать убежища в тумане. С другой стороны, прежние смутные тревоги обретают реальность. Он тяжело сглотнул, не в силах произнести ни слова.
– Что за тендер? – нетерпеливо повторил голос.
Пусть будущее мрачно, он не спустит флагов до последнего, и, если его карьере суждено окончится, пусть она окончится шуткой.
– Его Британского Величества вооруженный тендер «Аэндорская волшебница», капитан Горацио Хорнблауэр. Что за корабль?
– «Триумф», капитан сэр Томас Харди… как вы сказали?
Хорнблауэр рассмеялся про себя. Вахтенный офицер начал отвечать машинально и успел назвать корабль и капитана прежде, чем до него дошло: с тендера ответили нечто совершенно невероятное. «Аэндорская волшебница» захвачена французами больше года назад, капитана Хорнблауэра шесть месяцев как нет в живых.
Хорнблауэр повторил еще раз, Буш и Браун громко хихикали – шутка явно пришлась им по вкусу.
– Подойдите к подветренному борту, и без фокусов, не то я вас потоплю, – крикнул голос.
С тендера было видно, как на «Триумфе» выдвигали пушки. Легко вообразить, что творится сейчас на борту: будят матросов, зовут капитана – сэр Томас Харди, должно быть, флаг-капитан покойного Нельсона, бывший с ним при Трафальгаре, на два года старше Хорнблауэра в списке капитанов. Хорнблауэр знал его лейтенантом, хотя с тех пор дороги их почти не пересекались. Буш провел тендер под кормой двухпалубника и привел к ветру у другого борта. Быстро светало, можно было разглядеть корабль во всех подробностях – он лежал в дрейфе, мерно покачиваясь на волнах. У Хорнблауэра вырвался протяжный вздох. Суровая красота корабля, две желтые полосы по бортам, черные пушечные порты, вымпел на грот-мачте, матросы на палубе, красные мундиры пехотинцев, выкрики боцмана, подгоняющего зазевавшихся матросов – знакомые картины и звуки означали конец плену и бегству.
С «Триумфа» спустили шлюпку, и она, приплясывая на волнах, побежала к тендеру. Через борт перемахнул молоденький мичман – на боку кортик, лицо заносчивое и недоверчивое, за спиной четверо матросов с пистолетами и абордажными саблями.
– Что все это значит? – Мичман оглядел палубу, пленников, которые терли заспанные глаза, одноногого штатского у румпеля и человека в королевском мундире с непокрытой головой.
– Обращайтесь ко мне «сэр», – рявкнул Хорнблауэр, как рявкал на мичманов с тех пор, как сделался лейтенантом.
Мичман посмотрел на мундир с золотым позументом и нашивками – явно перед ним капитан с более чем трехлетним стажем, да и говорит властно.
– Да, сэр, – отвечал мичман несколько оторопело,
– У румпеля лейтенант Буш. Останетесь с матросами в его распоряжении, пока я поговорю с вашим капитаном.
– Есть, сэр, – отозвался мичман, вытягиваясь по стойке «смирно».
Шлюпка мигом доставила Хорнблауэра к «Триумфу» Старшина поднял четыре пальца, показывая, что прибыл капитан, но морские пехотинцы и фалрепные не встречали Хорнблауэра у борта – флот не может оказывать почести всяким самозванцам. Однако Харди был на палубе – громадный, на голову выше остальных. При виде Хорнблауэра его мясистое лицо осветилось изумлением.
– Господи, и впрямь Хорнблауэр, – сказал Харди, шагая вперед с протянутой рукой. – С возвращением, сэр. Как вы здесь оказались, сэр? Как отбили «Волшебницу»? Как…
Харди хотел сказать «как вернулись с того света?», но такой вопрос припахивал бы невежливостью. Хорнблауэр пожал протянутую руку и с удовольствием ощутил под ногами шканцы линейного корабля. Он не мог говорить, то ли от полноты сердца, то ли просто от усталости, во всяком случае, на вопросы Харди он не ответил.
– Идемте ко мне в каюту, – любезно предложил Харди. Флегматик по натуре, он, тем не менее, способен был понять чужие затруднения.
В каюте, на обитом мягкими подушками рундуке, под портретом Нельсона в переборке, Хорнблауэр немного пришел в себя. Вокруг поскрипывала древесина, за большим кормовым окном колыхалось море. Он рассказал о себе, вкратце, несколькими сжатыми фразами – Харди, сам немногословный, слушал внимательно, тянул себя за ус и кивал после каждой фразы.
– Атаке на Росас был посвящен целый «Вестник», – сказал он. – Тело Лейтона привезли в Англию и похоронили в соборе Св. Павла.
У Хорнблауэра поплыло перед глазами, приветливое лицо и пышные усы Харди скрыл туман.
– Так он убит? – спросил Хорнблауэр.
– Умер от ран в Гибралтаре.
Значит, леди Барбара овдовела – овдовела шесть месяцев назад.
– Вы не слышали о моей жене? – спросил Хорнблауэр.
Харди, как ни мало интересовался женщинами, не удивился вопросу и не увидел его связи с предыдущим.
– Я читал, что правительство назначило ей содержание, когда пришло известие о… о вашей смерти.
– А больше ничего? Она должна была родить.
– Не знаю. Мы в море уже четыре месяца.
Хорнблауэр опустил голову. Весть о гибели Лейтона окончательно выбила его из равновесия. Он не знал, радоваться ему или печалиться. Леди Барбара по-прежнему для него недоступна, и, возможно, вновь выйдет замуж.
– Ну, – сказал Харди. – Позавтракаете?
– Буш и старшина моей гички на тендере, – сказал Хорнблауэр. – Я прежде должен позаботиться о них.
XVI
Они завтракали, когда в каюту вошел мичман.
– С мачты заметили эскадру, сэр, – доложил он, обращаясь к Харди.
– Очень хорошо.
Мичман вышел, и Харди вновь повернулся к Хорнблауэру.
– Я должен доложить о вас его милости.
– Он еще командует? – изумился Хорнблауэр. Он не ожидал, что правительство даст адмиралу лорду Гамбиру дослужить его три года главнокомандующим после губительного бездействия на Баскском рейде[3].
– Он спускает флаг в следующем месяце, – мрачно отвечал Харди (большинство офицеров мрачнели, говоря о Тоскливом Джимми). – Трибунал оправдал его вчистую, так что его поневоле оставили до конца срока.
Тень смущения пробежала по лицу Харди – он упомянул о трибунале в присутствии человека, которому это испытание еще предстоит.
– Полагаю, ничего другого не оставалось, – ответил Хорнблауэр, думая о том же, что и его собрат. Захочет ли трибунал оправдать безвестного капитана?
Харди нарушил неловкое молчание.
– Подниметесь со мной на палубу? – спросил он. Под ветром на горизонте возникла длинная колонна идущих в бейдевинд кораблей. Они шли ровным строем, словно скованные цепью. Ла-Маншский флот на маневрах – восемнадцать лет постоянных учений принесли ему безусловное превосходство над всеми флотами мира.
– «Виктория» впереди, – сказал Харди, передавая Хорнблауэру подзорную трубу. – Сигнальный мичман! «Триумф» – флагману. Имею на борту…»
Пока Харди диктовал, Хорнблауэр смотрел в подзорную трубу. Длинную-предлинную колонну возглавлял трехпалубник под адмиральским флагом на грот-мачте, широкие полосы по бортам сверкали на солнце. Флагман Джервиса при Сан-Висенти, Худа в Средиземном море, Нельсона при Трафальгаре. Теперь это флагман Тоскливого Джимми – так жестоко шутит судьба.
На сигнальном фале «Виктории» распустились флажки.
Харди диктовал ответ.
– Адмирал приглашает вас к себе, сэр, – сказал он, закончив и поворачиваясь к Хорнблауэру. – Надеюсь, вы сделаете мне честь, воспользовавшись моей гичкой?
[3]
Джеймс, барон Гамбир (1756-1833) британский адмирал, не отмеченный особыми заслугами, командовал Ла-Маншским флотом в 1809 году, когда лорду Кохрейну было поручено сжечь французскую эскадру на Баскском рейде. Гамбир не оказал помощи в операции. Последующие обвинения Кохрейна заставили Гамбира просить суда, на котором он был оправдан.