Ранее мы с Домиником условились, что объявим о наших отношениях в самом конце. Мы скажем, что целыми днями работали вместе над передачей и что она напомнила нам о том, за что мы друг друга любим. И что мы ценим поддержку наших слушателей, но хотим сделать все возможное, чтобы отделить текущий статус наших отношений от тематики передачи. Теперь я понятия не имею, как отреагирует публика.
Ко времени, когда мы приглашаем зрителей к микрофону, чтобы поделиться историями и задать вопросы, комок ужаса застрял у меня в горле, а у Доминика отчетливо трясутся руки.
Женщина на третьем ряду вскакивает с места и шествует к микрофону, словно со священной миссией.
– Да, у меня есть вопрос, – говорит она. – Думаете, это смешно – вот так вот пудрить мозги своим слушателям?
По толпе проносится волна шепота. Женщина мне незнакома, ей тридцать с чем-то лет, и на ней футболка «Добро пожаловать в Найт-Вэйл»[44]. Доминик выглядит таким же растерянным, как я чувствую себя внутри.
– Простите, что? – спрашиваю я с дрожью в голосе. Надеюсь, она ее не услышит. Надеюсь, никто из них ее не услышит.
Она поднимает телефон и машет им, хотя, я, разумеется, не могу разглядеть экран издалека.
– Правда о вашем маленьком трюке всплыла в соцсетях. Вы никогда не встречались – просто работаете вместе и придумали дешевый розыгрыш.
Все те, кто еще не добрались до телефонов, одним сумасшедшим рывком вылавливают их из сумок и копаются в карманах – сотни людей яростно листают ленту.
«Никогда не встречались».
«Просто работаете вместе».
«Дешевый розыгрыш».
Я хватаюсь за ручки кресла. Если я этого не сделаю, то сбегу. Мне нужно бросить якорь, сказать ей, что это неправда, что это неправда, что это…
– Мы… э… – пытается вымолвить Доминик, но ему не удается сформировать предложение. Все дыхательные упражнения мира не могли приготовить его к этому.
Как это, черт возьми, произошло?
Я глазами ищу за кулисами Рути. Нашего стойкого продюсера. Я жду ее сигнала. Жду, пока она скажет нам, что делать, как я жестами показывала Паломе Пауэрс множество раз, когда нам звонили неприятные слушатели или попадались скучные гости. Но она с совершенно разбитым видом таращится на телефон, и я понимаю, что для нее публикация, которая нас разоблачила, – такая же неожиданность.
Теперь публика погрузилась в хаос, и другие зрители штурмуют микрофон. Первая женщина, явно довольная тем, что кого-то впервые публично унизила, возвращается на место.
Следующим к микрофону подходит парень лет тридцати.
– У меня тоже есть вопрос, – говорит он, и я немного расслабляюсь – какая-то наивная часть меня готовится к настоящему вопросу, словно еще можно все спасти. – Мне интересно, это все ради денег, да? Или это какой-то дурацкий социальный эксперимент?
Публика вновь ревет.
Кент.
Это точно был он. Я не знаю почему и не знаю, что конкретно он сделал, но кроме него знала только Амина, а соответственно и Ти Джей. Даже если мы сейчас не разговариваем, она бы ни за что так не поступила. И насколько мне известно, Доминик все еще никому не рассказал.
– Давайте не будем отходить от темы, – говорю я, но меня никто не слушает. Они говорят с нами, но не ждут ответа. Они хотят скандала, возмущения – но не объяснения. И наблюдать за тем, как они восстают против нас, по-настоящему страшно.
– И мы купились на вашу ложь, – говорит следующий человек, – о том, что вы не любите делиться личной жизнью в соцсетях. И о том, что вы боялись начать новые отношения.
– Это правда! – говорю я, спрашивая себя, не значит ли это, что я признаю, что все остальное было неправдой.
– Ну и что, если они солгали? – говорит следующая девушка за микрофоном. – Ведь передача-то отличная? Они развлекали нас по часу каждую неделю и помогали ненадолго забыть, что мир катится к черту.
Спасибо тебе, случайный человек.
– Мы купились, потому что доверились им и поверили в их отношения, – говорит кто-то другой. – Можете себе представить, как узнаете, что Карен Килгарифф и Джорджия Хардстарк[45] на самом деле не были подругами?
Я не вынесу этого. Нужно перехватить инициативу.
Я срываю микрофон со стойки и направляюсь к центру сцены.
– Ладно, – говорю, я. – Ладно. Вы правы. До того, как мы начали работать над этой передачей, мы не встречались.
Когда я оборачиваюсь к Доминику, его лицо бледнее мела. Он прикован к креслу и не может посмотреть мне в глаза. Помоги мне, – мысленно умоляю я, но он этого не слышит, и я невольно думаю не только о его страхе сцены, но и о журналистских принципах, которые за последние несколько месяцев были раздавлены всмятку и рассыпались в пыль. Должно быть, это его худший кошмар.
45